Как ты ко мне добра…
Шрифт:
— Это ведь всё Таруса, правда? — спросила она.
— Да.
Мария Николаевна покружилась по комнате, потом подняла голову и долго без выражения смотрела Вете в глаза. Из ее перекошенного рта несколько раз вырвалось паровозное пыхтение, и наконец она сказала:
— Сохраните их. Мне хотелось бы знать, что после моей смерти картины не попадут в чужие руки. Это моя единственная просьба.
Ее просьба на этот раз не касалась Ромы.
Однажды Вета из института забрела на выставку в Академию художеств. Выставка оказалась большая и интересная. Вета стояла возле натюрморта любимого своего Павла Кузнецова
— Вы меня, конечно, не узнаете…
Рядом с ней стоял парень, невысокий, ладный, с серыми волчьими глазами под легкими, чуть нахмуренными бровями. Это лицо было знакомо Вете, но позабыто, оно было из детства, из школьных лет. Ах да, конечно же это был Елисеев Е. И., муж Таньки Яковлевой, угодивший на нее по какой-то там переписке и потом, по слухам, бросивший ее и уехавший невесть куда. Но вот же почему-то очутился здесь. Она усмехнулась:
— Нет, отчего же, я вас помню, мы еще отплясывали с вами на вашей свадьбе. Вы — Женя Елисеев.
— А у вас какое-то странное имя, я опять забыл…
— Ничего странного. Елизавета, Вета…
— Почему не Лиза?
— Не знаю. С детства звали Вета. Я привыкла. По-моему, неплохое имя, мне нравится…
— А мне — не очень, — упрямо сказал Елисеев. — Можно, я буду звать вас Лиза?
— Да зовите на здоровье.
— А я вас запомнил. Вы были самая красивая из всех девушек. — Елисеев вдруг улыбнулся, заблестели зубы, вспыхнули глаза.
«Да он красавец, этот Елисеев, — растерянно подумала Вета. — Вот еще новости…» Она очнулась.
— Вы извините меня, Женя, надо идти, у меня совсем нет времени.
— Конечно-конечно, пойдемте. Вы на каком курсе? Вероятно, переходите на пятый? А я, представьте себе, только на второй. Вот сколько времени зря потерял. Зато теперь я в медицинском.
— Вы? Как странно.
— Что же тут странного? А впрочем, может быть, вы и правы. Но об этом мы в другой раз поговорим, хорошо? Можно, я запишу ваш телефон?
И тут оказалось, что они стоят уже у входа в Ветин двор, под круглым окном студии.
— Пожалуйста, — сказала Вета и помялась еще минуту, ожидая — а может быть, Елисеев еще разок улыбнется.
Но он был серьезен. Записал телефон в неуклюжую, слишком большую и, по-видимому, пустую записную книжку, аккуратно вложил ее во внутренний карман, щелкнул каблуками и наклонил голову. Вета усмехнулась и протянула ему руку. Его рукопожатие было невероятно теплым, нежным и твердым.
«Уж не влюбилась ли ты, голубушка? — с изумлением подумала она. — Что это еще за страсти?» И она торопливо вошла в дворовую арку, удрала.
Несколько дней она ждала звонка. Возвращаясь даже после недолгого отсутствия, первым делом спрашивала Марию Николаевну:
— Мне никто не звонил?
И Мария Николаевна уставляла в нее темные отсутствующие глаза и качала головой.
Но потом Вета забыла про Елисеева, глупый заскок прошел без следа. Она сдала сессию с большим трудом. Что-то такое непонятное творилось с Таней Костроминой, заниматься вместе почти не удавалось. Таня где-то пропадала, и лекции ее получить было невозможно. С другими как-то ослабли у Веты связи, и налаживать их сейчас, когда учиться осталось один семестр, было глупо,
Ах, какое шествие открывало фестиваль! Вета стояла в самой толкучке на Садовом кольце, возле Смоленской, а мимо текли и текли разряженные, сияющие толпы гостей. Гремела музыка, перекатывались песни, мешалась чужая, непонятная, ликующая речь. Что-то переходило из рук в руки — цветы, значки, ленты, просто рукопожатия. И как кипели улицы! Что творилось по вечерам в парках, на эстрадах, в клубах! Какой праздничный, яркий был город! Вета торопилась, стараясь везде поспеть, все увидеть, услышать, ощутить чужую, незнакомую, заманчивую жизнь. Она толкалась всюду, заводила мимолетные знакомства, танцевала, пела вместе со всеми и, только когда праздник отшумел, почувствовала, что вела себя как-то непохоже на себя.
— Ничего удивительного, — сказала ей серьезная Ирка, — это закон толпы. Когда слишком много народу, всегда делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят все. Это обычно что-нибудь очень несложное…
— Все равно ведь было весело…
— Конечно, — сказала Ирка и вздохнула. Ей развлекаться было некогда. Ирка поступала в университет.
И все-таки… и все-таки она была права, что-то бесконечно упростилось в Ветином представлении о мире, рухнула, рассыпалась сказка, увяла тайна, в мире больше не существовало дикой Африки, населенной Бармалеями, львами и крокодилами, не было больше далекой Индии чудес, исчез, растворился в прошлом волшебный базар «Багдадского вора», это были сказки. Везде была земля, везде была трава, росли деревья, ползали муравьи и жили люди, в общем-то одинаковые, работали, пели песни, смеялись, целовались, думали о том же, о чем думала она, только другими словами, на других языках. И это было невероятно печально.
Глава 25
В августе наступила тишина, все разъехались, город затих. Вета без толку слонялась по дому и обрадовалась, когда как-то вечером к ней неожиданно пришла Таня. Таня молча прошла в комнату, села и стала смотреть на Вету так, как будто она должна была о чем-то догадаться, но никак не догадывалась.
— Что ты молчишь? Случилось что-нибудь? — спросила Вета.
— Нет.
— Чего же ты тогда?..
— Мне нужны ключи.
— Какие ключи? — не поняла Вета.
— От твоей квартиры, хоть на два-три дня. Нам со Славиком, понимаешь?
Вета не понимала.
— Но мы же здесь сами живем. И Мария Николаевна целый день дома, не выходит, ты же знаешь…
— А у матери?
Вета растерялась. Конечно, у нее были ключи от маминой квартиры, но как она могла, какое имела право? Там чистый, хороший, добрый дом, там Ирка, там никогда не было ни грязи, ни пошлости, ни чужих людей… Нет, конечно, Вета все понимала и не осуждала Таню, но все это не могло ее касаться, и она покачала головой.