Как ты ко мне добра…
Шрифт:
Но и больница ничего не решила в Зоиной жизни. Перед выпиской врачи сказали, что лечиться надо долго, может быть, годы и годы, и летом обязательно надо съездить в специальный санаторий, попробовать грязи, но путевок у них нет, и об этом Зоя должна позаботиться сама. Это-то объяснение было совсем лишнее, давным-давно знала Зоя: чего сам для себя не сделаешь, того не сделает для тебя никто. Но все-таки больницей она была довольна, хоть начало было положено делу, а еще, пообщавшись с бывалым народом, очень много узнала она для себя полезного, в частности и о том, как дурачить голову мужу, в этой проблеме оказалась она здесь не одинока, и это тоже утешало. Словом, вернулась
Но Аркадий вернулся не в духе, дулся, отмалчивался, уткнувшись в телевизор.
— Ты чего это как в воду опущенный? — осторожно спросила Зоя.
— А ты не догадываешься? — Он помолчал. — Вот что, Зайчик мой дорогой, давай-ка мы с тобой договоримся сразу, раз и навсегда: будешь врать — уйду к чертовой матери! Я этого не терплю. Ну, сказала бы мне честно, что такая у нас беда, что бы я — не понял? Обидно, конечно, жуть как обидно! Но что тут поделаешь? Лечись, лечись изо всех сил! Но врать мне не смей, слышишь? Эх, выпить у нас есть что-нибудь? Убила ты меня, Зойка!
А Зоя молчала, глотая слезы, страх ее сковал, такой страх! Ну что за несклепистый она человек, что за судьба у нее сволочная! Все не как у людей. Значит, все-таки позвонил он на работу, беспокоился о ней. Но ведь она хотела сделать для него, в чем же она виновата? Потихоньку подсела она к нему на ручку кресла, приткнулась плечом.
— Ну ладно, чего там, было и прошло. Обещали пеня вылечить. И не думай ты, ничего такого плохого у меня не было, просто до сих пор ни от кого не хотела детей, не любила я никого, понимаешь? Ты — первый! Ну!
— Я сказал — выпить! И поживее!
Зоя подскочила как ужаленная. Захлопала дверцами буфета, зазвенела рюмками. Они выпили вместе, без закуски, сидели обнявшись, молча, вдвоем в одном кресле, думали неизвестно о чем. Перед ними на сером экране по исчерченному ледяному загону метались хоккеисты, а они не понимали, кто — кто и где чьи ворота.
Вот и миновала эта первая их ссора, хоть тяжело, но проскочила. Что-то будет впереди? Удержатся ли они друг за друга или однажды разнесет их по сторонам?
Ничего этого они не знали, да и не могли знать. Жизни их были уже давно сделаны, и мало что могли они теперь изменить, остальное было уже от бога, и им оставалось только ждать, что преподнесет им судьба.
Глава 8
Сергею Степановичу исполнилось семьдесят. Мама была вся в хлопотах, шила себе новое длинное платье, ездила в ресторан согласовывать меню, волновалась за Сергея Степановича, чтобы торжества не подействовали на него слишком сильно и он бы не заболел от радостных переживаний. На ученом совете его славословили, называли одним из старых могикан, хирургическим энциклопедистом, столпом. Наносили огромную груду тяжелых поздравительных папок, в которых разной тушью и разными шрифтами написано было много прекрасных слов в стихах и прозе; поликлинику, где он теперь работал, всю завалили цветами, все пили шампанское, и когда они с Юлией Сергеевной, растроганные и счастливые, уезжали домой на такси, машина тоже вся была доверху набита цветами и подарками.
— Видишь, видишь — воздают! — гремел Сергей Степанович. — Все-таки ценит народ! Потому что я верой и правдой…
Лиза была у мамы, с часу на час ждали Ирину с семейством, в доме у Юлии Сергеевны все сияло, она расставляла цветы в вазы, розы к розам, гвоздики к гвоздикам, было даже несколько орхидей от одной больной, удачно соперированной когда-то Сергеем Степановичем, но больше всего было хризантем,
Уже темнело за окнами, но свет не хотелось зажигать. Мама волновалась, почему запаздывает Ира, то и дело отрывалась от увлекательного чтения поздравлений, чтобы прислушаться, не звонят ли у двери. Сергей Степанович был в новом коричневом стеганом халате, подаренном ему сегодня Юлией Сергеевной. Взволнованный и счастливый, он кружил по квартире, заговаривал с Лизой.
— Вот ты, дочка, всегда на меня обижаешься, а я ведь прав! Думаешь, я все это не заслужил? Думаешь, просто так? Нет, все правильно, все своим горбом заработано. И — признали. А другие… кто ушел в безвестность, — значит, были к тому свои причины, были, не нам судить. Дыма без огня не бывает. А ты меня слушай, я зря не скажу, я же к тебе как родной отец. Боюсь я за тебя. Ну дай поцелую…
Наконец за дверью раздалась возня, серия быстрых нетерпеливых звонков, и румяная Ирина, возбужденная до слез, ступила в квартиру, порывисто обняла маму, потом кинулась к Лизе, а за Ирининой спиной, безукоризненно одетый и спокойный, стоял Камал, держа за руку коренастого невзрачного мальчика. И вот это и были самые близкие Ире люди? Лиза видела Камала впервые. Он и правда был красив — высокий, тонкий, смуглый, лицо у него было великолепно вылепленное, скульптурное, впалые щеки с легкой вертикальной складкой подчеркивали высоту и крепость румяных скул, нос был тонкий, с трепещущими узкими ноздрями; рот в меру пухлый и в меру твердый, открывал ровные сахарные зубы, подбородок был круглый и сильный, тонкие брови эффектно взлетали к вискам, лоб широкий и чистый, прическа совершенная, узкие черные ясные глаза сияли желтыми огнями, но взгляд при этом оставался безмятежным, по-восточному отстраненным и непостижимым, и невозможно было понять, о чем он думает и видит ли их вообще.
— Ну вот мы наконец и встретились. Здравствуй, Камал! — Лиза протянула ему руку, и в лице его сразу, в одно мгновение, что-то неуловимо распустилось, оно стало простым и приветливым.
— Здравствуй. Я так рад. Поздравляю тебя с юбиляром. Как ты поживаешь?
— Прекрасно.
Совсем не то ей хотелось услышать от нового родственника — близости, сообщности, чего-нибудь более живого и сердечного, какого-нибудь знака, но ничего этого не было, она ошиблась, приветливое лицо ничего не значило, он по-прежнему был закован в броню, да и с чего она взяла, что он вот так сразу откроется, доверится ей? Он был бесконечно далек. Лиза присела на корточки и заглянула в лицо племяннику:
— Ну, а вот это и есть наш маленький Бахрам?
Камал что-то быстро и ласково сказал ребенку, и он тотчас послушно оторвался от отца, сделал короткий шажок и ткнулся в Лизины объятия.
— Здравствуй, тетя, — сказал он тоненьким чистым голоском, темные глазки его были опущены, руки висели.
Что в нем было от Ирки с ее порывами, лукавством, дерзостью? Ничего. Лиза похолодела, осторожно прижимая к себе ребенка.
— Где он, где он, — уже ворковала за ее спиной мама, — где моя любимая крошечка? Ты меня не узнаешь? Я же твоя бабушка! Ах ты, какой хорошенький, какой черноглазенький! Ну пойдем, пойдем, я тебе покажу всякие игрушки, я тебе покажу, что сегодня надарили твоему дедушке. Ну, поздоровайся с дедушкой, поздравь его, у него сегодня день рождения…