Как у нас в номенклатуре
Шрифт:
И вот пошли в эту баню париться Наум Евстигнеич с ближайшими друзьями. В предбаннике-то костюмов габардиновых, мундиров, орденов понавешали, один даже золотую шашку приволок - боялся, что дочка на барахолке загонит. Расстарались насчет кваску и покрепче. А про Семеновну-то не подумали. Что ей, старой ведьме, в соблазн входить? Парятся, вопросы решают: миллион туда, миллион сюда... Охолонут - и назад на полок. Наконец напарились, пошли в дом: показать, как им баня подействовала, все ли поправила, пусть-ка девицы проверят! А Наум Евстигнеич вздумал похвалиться банной крепостью, решил еще разок зайти. Семеновна была бы, так сказала:
– Ой, не ходи в третий пар, нехорошо там!
А нет Семеновны-то. Ждут-пождут - не выходит Наум Евстигнеич. Послали за ним девицу посмышленей. Она как завизжит! Охранники всполошились - и туда! А там-то! Засунут лично Наум Евстигнеич промежду полком и каменкой, аж голова сплющилась! А на самом заднем тыле вся шкура ободрана...
Откачали Наум Евстигнеича, и поведал он, что вышел из-за полка безо всякого доклада неведомый человек, не по-нашему говорить стал, хватает Наум Евстигнеича, тащит к себе.
Это, понятное дело, баннушко был. Только финский. Не мог он понять-осознать все значение Наум Евстигнеича в данном регионе, по-русски не соображал, вот и потянул куда не надо, да чуть шкуру всю не спустил ладно, девица помешала, крикнула, матушку помянула. Баннушко мату побаивается. Да. А маленько-то шкуры содрал.
Недаром его еще банной обдерихой кличут.
Как Наум Евстигнеича сзади лечили
Наум Евстигнеич снова по врачей:
– Вы... так-то о здоровье народа заботитесь? На чем я теперь в почетном-то президиуме сидеть буду? На воздушной подушке, что ли?
Врачи говорят:
– Надо, извините за выражение, свинскую кожу подсадить.
– Да! Свинскую кожу! Вы на что намекаете, авторитет подорвать хотите? У нас патриотов полно, Сенофондова моего хотя бы взять того же...
Сенофондов сделал вид, что ремешок уже расстегивает, а врачам-то шепчет:
– Ну его совсем - живого человека драть! Найдите в морге бича без прописки, с него и требуйте, а я в долгу не останусь...
Врачи так и сделали: подсадили Наум Евстигнеичу кожу бича, а оформили, как будто Сенофондов добровольно сдал.
Шкура дубленая, хоть неделю подряд в президиуме сиди - не просидишь.
И все бы ничего, да только бич-то этот, посмертный донор, стал ночами приходить да шуметь на Наум Евстигнеича:
– Отдай мою кожу! Отдай мою кожу!
Он еще и похуже кричал. Семеновну позвали. Она его и крестом, и перстом, и матом, и динамитом - нет, не дает проклятый Наум Евстигнеичу осуществлять право трудящихся на заслуженный отдых, свое требует!
– Ладно,- говорит Наум Евстигнеич,- я тебе, шарлатанке престарелой, покажу, что административный метод покрепче твоих заговоров! Дело проверенное!
Вызывает мужика из коммунхоза:
– Что это у вас покойники гуляют, в работу аппарата вмешиваются! Развели, понимаешь, демократию...
Делать нечего, заровняли кладбище, понавтыкали саженцев - вышел парк культуры и Горького.
И про Сенофондова-подлеца не забыл:
– Так-то ты меня верно любишь! Пошел вон из нашей номенклатуры, и чтобы ноги твоей в ней не было!
Как Наум Евстигнеич дядю Колю встречал
Загодя упредили Наум Евстигнеича, что едет к нему в гости дядя Коля. Это он для товарища Дрянных дядя Коля, а для нас-то с вами - ого-го кто. Потому три дня в городе никто работу не работал, а дали всем в зубы по метелочке. Листопад был, вдруг дядя Коля заморщится: что это вы тут мне всяких листьев понакидали!
Приехал дядя Коля на двадцати семи "Чайках", а "Волгам" и вовсе счету нет. Встретил его Наум Евстигнеич на полдороге, едут в город. И вот на том самом месте, где древле Мстислав Редедю зарезал, заглохли моторы у всех машин! Будто и не бензин внутри, а совковое масло!
Охранники шоферов-то взяли в пинки, в тычки, а те не понимают. Шум, стук, дядя Коля сопит носом, сейчас ругаться начнет. Два генерала застрелились, у третьего патрон поперек ствола пошел, так он убежал в лесок и повесился тихонечко на портупее.
Наум Евстигнеич трясется - "Чайка" аж ходуном ходит, но виду не подает, только зубами золотыми гремит. Опомнился, достает из багажника бабушку Семеновну:
– Ладь, старая! Карачун пришел!
Семеновна поглядела и велит:
– Копайте там-то и там-то.
Не то что лопату искать - пальцами копали! И выкопали полосатую милицейскую палку, узлом завязанную. Сожгли палку и поехали дальше беспрепятственно.
Как дядю Колю по тайге водило
Дядя Коля и говорит:
– Наум, а Наум! А как тут у вас охота?
– Так точно, все готово!
И едут в тайгу. А там уже егерей! А дичи, которую дядя Коля убил! Дядя Коля возмечтал:
– Хорошо бы лесного хозяина уложить!
А хозяин-то услышал. Дядя Коля шаг-другой сделал и пропал. Что началось! Наум Евстигнеича за грудки трясут: почему не обеспечил? Сорок полков солдат лес прочесывают - нету! Вертолетами летают, лазером светят, по радио вернуться уговаривают - нету! Скоро неделя пройдет, как нету! Наум Евстигнеич хотел враз поседеть, да вспомнил, что лысый... Семеновна еще тут гундит:
– Сами-де виноваты... Лесного изобидели...
– Дискредитируешь, ведьма! Сгинь!
На восьмой день выходит дядя Коля: вот он я! В чем душа, обремкался весь, комарам ведра два крови выпоил, но бравый:
– Знатная охота!
Ближние-то спрашивают:
– Вы это... где так долго-то?
– Дак меня Наум Евстигнеич водил: сейчас-де берлогу покажу!
– Какой Наум? Он же на глазах был, ответственность нес...
– Да вот Наум Евстигнеич. Он меня всю дорогу орешками кедровыми питал. Хотите?