Как убивали Сталина
Шрифт:
— А Хрущев в тот день один сел в свою машину?
— Нет. Они вдвоем с Микояном сели в его машину. Машина Микояна осталась пустой. Микоян был тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР, т. е. вторым человеком в государстве… За машиной Хрущева пошла машина с охраной… человек пять там было. Дальше за ними поехал я, а за нами шла пустая машина Микояна… или нет? Наверное, в ней сидел Георгадзе — секретарь Президиума Верховного Совета СССР. Таким образом, Хрущев и Микоян уехали вдвоем. Уже из машины я позвонил и сообщил, что еду… что едем в Кремль. И что они, возможно, будут обедать вместе с другими членами Президиума ЦК, если они еще не пообедали. Когда же охрана Хрущева начала заглядывать в мою машину (очень активно поворачивать голову), а у меня впереди оказался офицер из 9-го
— Что было дальше, когда они приехали в Кремль?
— Не знаю, обедали они или не обедали, но в конце концов известно, что не то в час, не то в 2 часа дня они пошли на заседание Президиума ЦК. И заседание это, как не покажется странным, открывал Хрущев. Но первым попросил слова Брежнев. И Брежнев начал свое выступление с критики и с анализа недостатков, допускаемых Хрущевым. А за ним уже — Подгорный, и пошли все члены Президиума выступать. А выступали они по часу, по полтора. И так продолжалось до глубокой ночи. Когда же закончилось заседание, мне позвонил Брежнев и говорит: «Куда Он поедет?»
— Да куда угодно пусть едет, — сказал я. — Хочет на квартиру — на квартиру. Хочет на дачу — на дачу. Хочет в особняк. (А он жил еще в то время в особняке на Ленинских горах. Там и Он жил, и Микоян…)
— Ка-а-ак — та-а-ак?
— А очень просто, потому что я уже сменил везде всю охрану: и на даче, и на квартире, и в приемной, и водителей заменил… Все, понимаете, уже сделано так, чтобы никаких случайностей!..
— Но Он же это заметил? — перебиваю я Семичастного.
— Ну а как же… Он все понял с первого выступления Брежнева, что его пригласили сюда не для того, что ему объясняли… не для корректировки пятилетнего плана и не для изучения записок по сельскому хозяйству. Ничего подобного. Из выступлений Брежнева и Подгорного уже было ясно, что речь идет о том, чтобы освободить его от обязанностей. Он начал перебивать, огрызался, начал какие-то реплики бросать, но… Ему сказали, что… мы Вам дадим слово. А пока послушайте, что Вам скажут. Ну и вот так до ночи, а на другой день продолжилось заседание. Но на второй день начались уже ко мне звонки. Частые. От разных членов ЦК. Члены ЦК съезжались в Москву, потому что из аппарата ЦК, видно, было сказано, что членам ЦК необходимо подтянуться сюда для срочных дел.
— На пленум ЦК?
— Нет, тогда еще пленум не был объявлен. Просто необходимо быть здесь. В Москве. Ну и… начались звонки. Одни стали звонить, что вот там идет заседание, а мы не знаем, что там… Из руководства же никого, один я. Все члены Президиума и секретари ЦК на заседании. И я получился один на хозяйстве.
Секретари обкомов, члены ЦК — ко мне, поскольку знают, что все нити в какой-то мере ведут ко мне. Во всяком случае, я должен знать, что происходит?! Начали раздаваться такие предложения: «Вот… там Хрущев побеждает. Надо собрать группу и идти спасать других». Короче, все так, как было в дни борьбы Молотова и Хрущева, когда пошли спасать Хрущева, когда началось выступление против Хрущева.
Но были и другие звонки… такого порядка: «Что ты сидишь? Там Хрущева снимают! Там уже все… А ты сидишь и не принимаешь меры…»
— А что отвечали Вы?
— Я ничего не знаю, — отвечал я. — Там идет заседание Президиума ЦК. И моя задача обеспечивать, чтобы все было нормально вокруг. Влиять на то, что происходит на Президиуме в мои обязанности не входит. Я там не присутствую и не обязан знать, кого там снимают или кого там хотят заменить. Я отвечаю за государственные дела, а не за партийные вопросы, которые там решаются…
Однако в районе часа дня, под давлением таких звонков, я позвонил туда и попросил передать Брежневу записку, чтобы он связался со мной.
— Не на-а-адо!!!
— Я понимаю, что не надо. Но… они могут сами прийти… И Вы… что? Откажете им появиться в приемной? И я не смогу… В итоге — дополнительная буча и… свалка.
И… другая сторона требует, чтобы я активно вмешался и призвал Вас к порядку: почему Вы там так наседаете на Хрущева?
— Все члены Президиума уже выступили, — говорит Брежнев, — остались кандидаты и секретари ЦК. Мы сейчас посоветуемся и дадим тем, кто не выступил, по 5–7 минут для того, чтобы они отметили свое отношение по обсуждаемому вопросу. Потом я тебе позвоню.
И через каких-то 30–40 минут позвонил: «Все! Договорились. Заканчиваем. В 6 часов Пленум ЦК». Я говорю: «Меня это устраивает…»
Чуть погодя, Семичастный пояснил мне: «Вторую ночь я вряд ли бы выстоял, так как все настойчивее стали раздаваться требования арестовать Брежнева и других организаторов выступления против Хрущева».
— Давно известно, что революции совершаются одними людьми, а пользуются их плодами чаще всего другие, как бы обслуживая одного из тех, кто, стараясь обезопасить себя от возможного соперничества с соратниками, начинает постепенно избавляться от такого окружения. И тогда: кого-то отправляют на заслуженный отдых по состоянию здоровья, кого-то бросают на укрепление особо важных районов страны или посылают для усиления дипломатической миссии в какое-то государство, кто-то умирает естественной смертью, а кому-то помогают умереть. В таких случаях знающие люди шепчутся: «Слышали? А такого-то все-таки убрали от себя подальше… Видать, слишком много знал…» У меня такое впечатление, что и с Вами произошло нечто подобное…
— К сожалению, Вы даже не представляете, насколько Вы правы. Вот говорят: революции пожирают своих детей, а я бы внес в это изречение свою поправку: революции отказываются от своих отцов! Так будет точнее.
— Так расскажите, если можно, что между Вами и Брежневым произошло. Как получилось, что Вы оказались в 14-летней ссылке?
— Понимаете, я, как никто, по роду своей деятельности, знал: вначале о том, что и как делалось для освобождения Хрущева от власти; и потом, как этой властью стал распоряжаться вновь испеченный генсек… и, конечно, через охрану, все нехорошие подробности его личной жизни. Можно сказать, таким образом в моей голове само собою (независимо от моего сознания) стало складываться, как сейчас любят говорить, «Досье на Брежнева». И Брежнев это сразу понял. Однако поначалу, казалось, ничего не предвещало беду. Хотя нет — подождите! Так называемое «телефонное право» стало формироваться почти сразу. Чтобы было понятнее, начну…»
— Начните, если можно, вот с какого вопроса: «Сильным ли было в годы Вашего председательства в КГБ давление на Вашу работу со стороны влиятельных людей, или Вам удавалось действовать достаточно самостоятельно?»
— Очень самостоятельно! Ведь я был на каком положении? Больше я докладывал и вносил предложения: как быть с тем или иным подозреваемым или с тем, за кем мы следим, как он ведет себя и что он делает. Но со временем стали учащаться и такие случаи, когда, например, мы кого-то арестовали, вели дело, и он сидел в тюрьме, а ко мне приходил следователь, который вел это дело, и говорил: «Владимир Ефимович… или товарищ Председатель…» — или не помню уже, как было… товарищ генерал… генералом же я стал только в 64-м (Видимо, за «операцию» с Хрущевым. — НАД.)… а так они меня всегда звали «товарищ Председатель». Ну вот, следователь мне и говорит: «Будет попытка через Галину Брежневу забросить ходатайство к Брежневу, чтобы вот относительно такого-то, такого-то смягчить дело или выпустить. Ну, конечно, не то, чтобы совсем выпустить, а как бывает в таких случаях, действовать в соответствии со словами «ты уж там повнимательней рассмотри и ты имей в виду, что этот человек, может быть, и не заслуживает того, что может быть…»