Как в кино не будет
Шрифт:
– Да ведь я его так ни разу и не надела. И меня всю жизнь мучила мысль, что для кого-то это кольцо очень дорого. А на черный день теперь вот - серьги. Кстати, без вас, Никита, мы бы ничего не нашли...
– Ну, хорошо, - сдался Никита, - давайте попробуем. Но я почти уверен, что это - не ее.
Однако он ошибся. Несколько дней спустя его мать позвонила и долго благодарила Лидию Эдуардовну за то, что та вернула ей свадебный подарок мужа, единственную по сути память о нем. Отец Никиты погиб в сорок третьем году на войне, и она так и осталась вдовой: достойнее его никого потом не нашла.
– Только я вас попрошу, Лидия Эдуардовна, не говорите об этом Ирине. Женщины - странный народ, она может обидеться, что старухе отдают кольцо, отобранное вроде бы у другой старухи... ой, извините! Ну, в общем, невестка - свекровь, сами понимаете...
Свадьбу Никита с Ириной справили очень скромную - только свидетели и несколько друзей. Накануне этого события Елена Николаевна вручила "Костеньке" очередной сверток - на сей раз облигации денежных займов, скопившиеся у нее за тридцать лет. Но, кроме этих "наскоков", она, в общем-то, держала свое обещание и не нарушала "конспирации".
Через месяц после свадьбы Ирине пришлось срочно уехать - в Ленинграде ей предложили проиллюстрировать одну книгу. А через несколько дней после ее отъезда мы с Лидией Эдуардовной забеспокоились: Елена Николаевна перестала выходить из своей комнаты. Н-да, квартирка наша "шалила": безумная женщина повесилась на крюке от лампы, по-видимому, почти сразу после отъезда Ирины. Никита тоже отсутствовал - проводил жену и сам уехал в срочную командировку.
Было у меня смутное подозрение, что в какую-то из минувших ночей я слышала странные звуки и шорохи из комнаты соседки. И еще мне мерещилось, что кто-то той ночью приходил в квартиру, а потом неслышно вышел из нее. Мою разыгравшуюся фантазию, однако, охладило твердое заявление следователя, что Елена Николаевна безусловно собственноручно свела счеты с жизнью следов насилия не было ни малейших. По-видимому, произошло это в очередном припадке безумия, а поводом могло послужить что угодно - хоть отъезд мнимого сына в командировку.
Узнав по возвращении новость, Ирина не побледнела - посерела. Заглохшая было ненависть к "нехорошей квартире" вспыхнула в ней с новой силой. Никита кое-как успокоил ее, твердо обещав: как только он получает квартиру, они немедленно переезжают туда, а потом меняют ее комнату и его квартиру на что-то приличное.
Похоже, не только Ирина считала квартиру "нехорошей". Шло время, а желающих поселиться в комнате, где произошло убийство или в комнате, где жиличка повесилась, не находилось. Комната Френкелей стояла пустой из-за провалившегося пола. Пустую комнату Сергеевых, а заодно и кухню с чуланом залило при очередной аварии системы отопления. Казалось, сам дом не желал новых жильцов, избавившись от старых.
Глава седьмая. Раз детектив, два детектив.
Конечно, с появлением у нас в квартире Никиты жить стало если не лучше, то уж, по крайней мере, веселее. Все-таки жилище наше теперь чуть меньше походило на склеп или на филиал психбольницы. Но ведь сказано же где-то: погибнет человек от разума своего. Или, точнее: "Умножая мудрость свою, умножает человек печаль в сердце своем".
Ко всему прочему, с легкой руки того же Никиты я пристрастилась к детективам. Он же сам мне их и приносил: прочтет - и отдает. А читал он, в основном, именно детективы, причем в невероятных количествах. Где только доставал. И в какой-то момент у меня, наверное, количество перешло в качество: я вдруг поняла, что все рассказы Никиты о его собственной жизни это капелька факта, щедро разбавленная талантливо сваренным компотом из нескольких историй. Написанных и опубликованных разными людьми и в разное время.
А собственная жизнь Никиты получалась - в его изложении!
– чрезвычайно яркой, интересной и насыщенной невероятным количеством приключений. Со стрельбой, драками, гонками на машинах и роковыми красавицами, желавшими во что бы то ни стало заманить его в свои сети. Брачные, разумеется. Но, насколько я могла судить, удалось это пока только двум: его первой жене, которая, судя по рассказам, красотой отнюдь не ослепляла, и Ирине женщине, безусловно, интересной, но даже в моих пристрастных глазах подруги детства - не красавицы.
Но о личной жизни Никиты чуть позже, тем более что я потом невольно оказалась в самом центре ее событий. А детективы произвели на меня еще и вот какое воздействие: я стала подмечать загадочное и странное едва ли не во всем. В том числе и в поступках моих соседей. А в первую очередь задумалась над одним совпадением: через какое-то время после самоубийства Елены Николаевны было объявлено о погашении всех облигаций внутреннего займа чуть ли не до прошлого года включительно. И получилось так, что за кипу казавшихся бросовыми бумажек Никита получил в общей сложности около трех тысяч рублей. Что в ценах 1990 года было значительной суммой.
О чем сам же Никита с милой непосредственностью всем и доложил. Лидия Эдуардовна чужие деньги считать не любила, поэтому отнеслась к сообщению равнодушно. Ирка обрадовалась - денег вечно не хватало. А я задумалась.
Показалось мне или действительно так было, что в ночь, когда произошла трагедия, Елена Николаевна была в своей комнате не одна? Кто-то, похоже, приходил к ней, причем знакомый. Чужих она боялась панически. А с этим "кем-то" чуть слышно шепталась, вроде бы передвигала какие-то вещи, но провожать не вышла. Конечно, мне все могло и почудится: стена между нашими комнатами была хоть и треснувшая, но все-таки капитальная. Хотя... слух у меня за годы вынужденного сидения взаперти стал, как у кошки. Или как у тюремного заключенного: слышу все шорохи, а уж в бессонницу - тем более.
Масла в огонь нечаянно подлила Лидия Эдуардовна, которая как-то сказала мне, когда мы вместе пили чай:
– Не пойму я Никиту Сергеевича. Солидный человек, дает понять, что работает в секретном учреждении. А по мелочам - врет. Я тут увидела у него портсигар - не из дорогих, но и не безвкусица: карельской березы с инкрустацией. И уголок один со щербинкой.
– Купил у кого-нибудь?
– предположила я, опасаясь снова заняться "сбором улик".
– Да нет. Это портсигар мужа Лены Шацкой, единственная его вещь, которая у нее сохранилась. Она же после ареста отреклась от него, все продала или выбросила. А портсигар сохранился. Потом, когда она уже совсем не в себе была, она с этой деревяшкой разговаривала, как с живым существом, Витей называла. То есть именем мужа...
– Наверное, она его Никите подарила.
– То-то и оно, что он мне сказал: "Фамильная вещица, еще моему деду принадлежала". Врет. А зачем?
Действительно - зачем? Тем более что я своими ушами слышала, что ни дед, ни отец Никиты не пили и не курили, а он вот - неизвестно в кого пошел. Зачем некурящему - портсигар? И почему не признаться, что никакая это не фамильная вещица, а очередной подарок покойной Елены Николаевны?
Кстати, в ее комнате Никита устроил себе что-то вроде кабинета, где проводил "деловые встречи" и иногда работал. Ирка по-прежнему трудилась в издательстве и приходила домой только к вечеру. А на деловых встречах очень мало говорили о делах в моем понимании. Все больше "сделать", "толкнуть", "наварить", "дать на лапу". О трещине в стене между комнатами никто, кроме меня, не знал, поэтому разговоры велись в полный голос.