Как все это начиналось
Шрифт:
— Но сначала, перед налоговыми правилами, я закончил рассказ, — сообщил Антон. — «Влюбленная в демона». Дошел до конца, но все равно не уверен, что понял, что там в конце.
— Конечно, — кивнула Шарлотта. — Это тот рассказ о призраках, да? Эта двойственность в конце очень эффектна.
— Простите? Как? Двой…
— Я имею в виду, что возможна не одна, а две интерпретации… два понимания концовки.
— Да, конечно. — Антон задумался. — Так и мы живем. Всегда есть больше одного способа посмотреть на то, что
— Вот именно. Да и до конца мы частенько не добираемся. Сейчас модна такая устрашающая формулировка: «закрыть тему». Некоторые, видимо, считают, что это возможно и даже полезно.
— Думаю, я хотел бы закрыть тему стройки, — улыбнулся он.
— Нет, это совсем другое! Вы хотите уйти со стройки, двигаться дальше, и, конечно, будете это делать. Но в каком-то смысле вам от этой стройки уже никуда не деться. Она останется частью вашего жизненного опыта. Навсегда.
— Пускай, — согласился Антон. — Если только мне не надо больше поднимать и копать, быть грязным. Если закрыть тему нашего мастера.
— Уверена, вы это сделаете, — улыбнулась она. — Уже почти сделали. А сегодня мы, пожалуй, займемся кое-чем даже более практическим, чем налоговые правила. Вот брошюра, манифест партии консерваторов. Я вовремя успела вытащить его из ящика с макулатурой. Если вы собираетесь прожить в этой стране долго, вам надо познакомиться и с языком политиков.
— С Музеем Виктории и Альберта проблема в том, что никогда не знаешь, с чего начать, — сказала Роуз. — Здесь так много всего.
Они стояли у входа. Их сумки уже просветили, добровольные пожертвования они сделали.
— Вместе мы сможем все, — произнес Антон.
Роуз удивленно воззрилась на него:
— Что?
— Простите. Это у меня в голове. Это я читал с вашей мамой. Политика. В этих залах японцы и китайцы. Может быть, тут и начнем? Мы честолюбивы и оптимистичны.
— Надеюсь, мне не придется провести целый день в обществе Дэвида Кэмерона. Какие странные идеи бывают иногда у моей мамы, — рассмеялась Роуз.
— Нет-нет, это хорошо. Я учу новый стиль речи, но думаю, политики везде говорят одно. Они всегда обещают.
В музее было полно посетителей.
— Вообще-то, нам стоило бы сначала пойти куда-нибудь, где поспокойнее, — сказала Роуз. — Может, подождем с японцами? Как насчет… костюмов, например?
Антон явно сомневался.
— Керамика? Фарфор? — предложила Роуз.
— Это мне нравится. У меня друг дома делает керамику.
В галерее, где экспонировались керамические изделия, народа и в самом деле было поменьше. Роуз и Антон бродили от стенда к стенду. Блюда, чаши, кувшины, супницы, вазы, фигурки разных стран и времен. Глаза разбегались от обилия цветов и форм.
Время от времени они останавливались, чтобы восхититься и обменяться несколькими фразами, пока не оказались в отдаленном
— Хорошее место. Как раз для нас, — заметил Антон, глядя на сервиз с множеством тарелок разных размеров. — Как вы думаете, хозяева этим пользовались? Или просто смотрели?
— Представьте себе, как аккуратно надо было мыть посуду, — сказала Роуз.
— Они очень красивые. Цветы, нарисованные люди. Вот эта птичка. Мой друг делает только коричневые горшки. Красивой формы, но только коричневые.
— В семнадцатом веке тоже делали коричневую посуду. Посмотрите. Вон там.
— Я так чувствую, как будто здесь очень много людей, — сказал Антон. — Все те, кто делает эти вещи и пользуется ими. Очень тихие люди. Как призраки.
— Они умерли, сохранились только вещи, которые гораздо прочнее нас. Даже фарфор. Странно подумать, что мои чашки переживут меня, пусть даже и не будут стоять в музее за стеклом.
— Те чашки с голубым и серым рисунком? Я как-то пил из них чай с вашей мамой.
Роуз кивнула, помолчала несколько секунд, а затем, стараясь не смотреть на него, добавила:
— Вообще-то, я не сказала маме, что мы с вами встречаемся сегодня.
— Мне кажется, я понял это, а потому тоже не сказал. — И он не без некоторой неловкости, но спокойно спросил: — Она… не поймет?
Роуз помолчала, потом ответила:
— Наоборот. Поймет.
Их взгляды встретились.
— Может быть, довольно с нас посуды. Пойдем? — предложила Роуз.
— Вы не хотите говорить… об этом?
Она покачала головой.
— Да. — Он порывисто вздохнул и на секунду положил руку на ее запястье. — Да, может, лучше об этом не говорить. Только вот… Я хочу сказать вам: когда я с вами, то начинаю думать, что вдруг смогу жить в этой стране, сделать себе здесь новую жизнь. Я благодарю за это. Я благодарю за… — Антон улыбнулся, подбирая слова. — Вы добры к иностранцу и… я благодарю вас.
— Перестаньте! — не выдержала Роуз. — Вы прекрасно знаете, что это все не то.
Он помолчал.
— Да, знаю, но должен так себе говорить.
Послышались чьи-то шаги. Они были уже не одни. Две женщины рассматривали блюда, покрытые соляной глазурью.
Роуз встала:
— Пойдемте. Мы еще ничего не видели.
В зале ювелирных украшений они любовались брошками в стиле ар-нуво.
Роуз думала: «Ну вот, теперь все вышло наружу. Нет, это не было высказано, но все равно обнаружилось, и теперь ничего не может быть как прежде».
Ей хотелось взять его за руку. Ведь другие люди делают это. Но им нельзя, нет. Можно ли чувствовать себя одновременно такой счастливой и такой грустной? Значит, можно.