Как я был экстрасенсом
Шрифт:
– Твой?!…
– Ну да. Если мы об одном и том же говорим.
– Чес-слово, я чертей не каждый день вижу. Мы спали, он нас разбудил…
– Значит, тот. Да. Мы лежали, мимо проскакал чертенок. Помню. Это был мой чертенок. Я его вызвала…
Нужно отметить, что я этого заявления не пугаюсь, не удивляюсь ему, короче, одни сплошные «не». Я просто впитываю информацию. Всеми фибрами. Мы с Ольгой женаты года четыре, живем вместе, наверное, шесть, а поцеловались в первый раз лет пятнадцать назад. Верные друзья, надежные партнеры. Все удивления и испуги в далеком прошлом. Вызвала – так вызвала. Она и не такое может. Она однажды пепельницу керамическую разбила об мою голову мощным целенаправленным ударом. Вдребезги. Ей тогда удалось в первый (и последний на
– Ну… за нас.
Выпиваем за нас.
– Между прочим, я тогда не спала. А вот это уже новость на грани легкого удивления.
– Оль, давай ты мне расскажешь, как все было на самом деле, а я это возьму на диктофон, и потом…
– Не надо, а?
– Как хочешь, моя госпожа. Значит, вызвала. Злая была, да?
Она умеет злиться, умеет ненавидеть. Умеет любить. Это, наверное, единственный на свете человек, перед которым я – зная за ним миллион слабостей, – преклоняюсь. Мое одноглазое детство, припадки дурной эмпатии, служба в армии – полная фигня по сравнению с тем, что превозмогла эта молодая яркая женщина.
– Да, я была очень злая. Вроде бы лежала в постели рядом с тобой, уютным таким, теплым, а чувствовала только острую ненависть к той ситуации в которой мы находимся. Начала думать о прошлом, стало еще хуже. Думала, думала… Думала о том как мне хочется послать к черту всех родственников, всех, кто так или иначе окружал меня с детства. Все эти сволочи, черт бы их побрал, желали только одного – чтобы я походила на них, была им удобна. Все ошибки своего пути, не давшие мне выбраться из этого раздолбанного и десятки раз проклятого мною дома, с моей распроклятой бабушкой (…), и так далее, и тому подобное, вдруг предстали передо мной с особой силой. Они вызывали ненависть и отвращение ко всем тем, кто прикладывал руку к моему «воспитанию», желание, чтобы они провалились в тартарары со всеми вытекающими последствиями. Я лежала и ненавидела. Себя и свое бессилие справиться с собой, с тобой, заставить все перевернуться. Знаешь, неси диктофон.
– Теперь уже я не хочу. Слушать-то больно, а писать – как?
– Смотри, поздно будет.
– Да и хрен с ним. Это твое, наше. Это никого больше не касается.
– Может быть, очень даже касается. Точно не хочешь записать?
– Не хочу. Ну… за тебя.
Пьем за нее.
Дальше пойдет реконструкция. Хорошо, что я не стал включать диктофон. Пленка отразила бы бешеный эмоциональный накал, с которым Ольга описывала события той ночи, и я просто не стал бы расшифровывать запись. Потому что это переживания такого уровня, который действительно никого не касается. А вот относительно холодная и бесстрастная фиксация событий… Заранее приношу извинения за возможные стилистические огрехи.
Она просто очень сильно захотела, и он пришел. «Я мечтала стать немедленно совсем другой и иметь силу перевернуть все вокруг, неважно, какой ценой. Единственно, чего я не хотела – это потерять тебя и нашу любовь».
– А чем, извини пожалуйста, черти-то могут помочь в такой ситуации?
– Ты не понимаешь. Пришло то, что могло прийти. Это могло лежать только в другой плоскости, нежели та, в которой я обычно жила. Это было что-то очень злое.
– Такое же злое, как ты в ту ночь? Адекватный ответ?
– Наверное. Ты учти, этот чертенок не был для меня неожиданным. В моей комнате время от времени появлялось что-нибудь страшноватенькое. Невозможно жить в ровном состоянии в мире, который приносит, конечно, и радости, но в целом совершенно не устраивает тебя…
У-упс. Выпиваем. Закуриваем.
– А я, дурак, лежу, никого не трогаю, и тут – на тебе! Знаешь, как я боялся, что ты проснешься, и тоже его увидишь?!
– Твоя проблема. То есть спасибо за беспокойство, конечно…
– Значит, ты лежишь, не спишь, и тут оно является…
– Да. Ты вдруг активно шевельнулся и прошептал: «О! Олька, видишь?! Чертенок проскакал». А я, имитируя вялость и сонливость, ответила: «Вижу. Мало ли чего в этом доме может бегать, тут всякое проскакивает. Ускакал ведь уже». Ты помедлил минуту и ответил, что действительно ускакал. Прибавил, мол скорее бы из этого дома. Я зевнула нарочито, пообещала, что больше ничего не произойдет, пожелала спокойной ночи, перевернулась на другой бок…
…На другом боку было так же как и на предыдущем: не заснуть, только мысли уже другие. Ведь минуту назад я осознала – в самом деле все злое, нехорошее, порой зримое, что периодически в этот дом приходило (и, надо отметить, все-таки уходило), было инспирировано мной. Той моей ненавидящей частью, которая желала быть большой, совершать исключительно влияющие поступки. Эти поступки могли лежать только за гранью всего того, что мне вдалбливали с детства. Так мне казалось раньше. И не приходило в голову, что ненависть – это сильное чувство, составные части которого: злость, бессилие, страх. Сила этого чувства в поиске чего-то противоположного бессилию, но с отрицательным знаком… Впрочем, обо мне. Как и в предыдущие разы, в комнату пришло то, что олицетворяло мои мысли и пожелания. Искушение подозвать и познакомиться с этим было на сей раз гораздо больше, чем страх перед неизведанным. В минуты отчаяния человека редко интересуют последствия своих шагов, есть только желание избавиться от душевной боли. Только сильное напряжение в голосе любимого заставило меня отстранить маленького чертенка, бросить его на произвол судьбы в большом мире, в который я его вызвала…
Я разливаю. Ольга говорит. Я слушаю.
– Такое вот противоречие между тем, что ты актуально осознаешь, и что ты смутно чувствуешь… И очень редко понимаешь, особенно в текущий момент. На самом деле это и называется бессознательным.
– То есть, ты на бессознательном уровне послала сигнал, и пришло… вот это?
– Да, ведь именно бессознательное и пересекается с тем слоем мира, где непосредственно реализуется добро и зло. Известно, что для человека нашей культуры олицетворяет собой зло.
– Нужно будет как-то подкорректировать твое бессознательное, и вызвать в следующий раз ангела.
– Займись. Все в твоих руках. Ну, за тебя… Вот. Так о чем я? Да, и доброе, и злое есть в каждом человеке. Но меня особенно сильно, повторяю, неосознанно тянуло ко злу, ко всему, что это олицетворяло. Например, моя любовь к цыганщине со всей присущей ей чертовщинкой, и стремление отработать имидж женщины-вамп… Мне вообще нравилось всякое э-э… непотребство, что ли. Хотя я не очень понимаю, что это означает.
– Хм, цыгане… Значит, цыган нужно давить?
Фу, как не политкорректно! Лиц цыганской национальности, если таковая вообще есть, прошу учесть, что к данному моменту беседы я выпил почти литр. Увы, проблема в том, что от цыган меня даже трезвого подташнивает. Аура среднестатистической уличной цыганки вызывает у меня крайне негативную реакцию. Даже сейчас, когда моя эмпатия намеренно подавлена. Я чувствую наглое, хамоватое, персонифицированное зло. Зло, откровенно презирающее всех вокруг, и получающее дикое удовольствие от совершения гадостей. Ничего удивительного в том, что мой эмоциональный ответ распространяется на цыган вообще, даже если они на сцене пляшут, все такие милые и чистенькие. Извините, господа цыгане. Вспомните, кто я, простите меня, и не суйтесь ко мне.