Как я изучаю языки
Шрифт:
Возьмем слово «стать» (один слог!):
стать – lesz, v'alik valamiv'e
ставить – helyez, 'allit
оставить – hagy
становить – alapoz
становление – kialakul'as
приостановить – felf"uggeszt
приостанавливать – felf"uggeszt, f'ekez, meg'allit
приостанавливаться – meg-meg'all
приостанавливаемый – meg'allithat'o
Обратите внимание, что перевод этих слов на венгерский требует иных корней. Чрезвычайно продуктивен в словообразовании и венгерский язык, но в отличие от русского его лексическая конструктивность более абстрактно-логична и, я бы сказала, более «линейна»: к неизменяемой основе «приклеиваются» один за другим соответствующие суффиксы с определенными значениями, каждый из которых в логическом порядке дополняет, или уточняет, или обобщает смысл корня-основы. Но в венгерском языке очень богата значениями сама основа, которую
Говоря о трудности языков, нам надо сделать небольшую экскурсию в царство языковой типологии. Языки, похожие на венгерский, называются в науке «агглютинативными». Эти языки считают обычно трудными, потому что, как я только что говорила, меняется смысл основы, когда слово получает очередной суффикс или занимает в предложении новое место. Опыт показывает, что пассивное понимание сильно облегчается тем, что уже сама форма слова показывает, какую роль оно играет в предложении и с каким словом связано. Достаточно мне посмотреть на русское слово «лаяла», и я уже знаю, что это глагол в прошедшем времени, что он как сказуемое связан с подлежащим женского рода, которое после всего этого мне уже нетрудно найти в предложении. А венгерский перевод этого слова – «ugatott» – по форме своей говорит лишь о том, что это только прошедшее время, но что это: глагол, существительное, определение, какого рода, – если не знать корня и особенностей венгерского синтаксиса, определить невозможно.
Казалось бы, что более простыми должны быть так называемые «изолирующие» языки. Признаками изолирующего языка частично обладает английский, но наиболее типичный их представитель – китайский язык. Иероглиф не говорит нам о том, подлежащее он или дополнение, а если дополнение, то какое, глагол ли он и в каком времени, существительное ли он и какого рода.
Получается что агглютинирующие языки не труднее изолирующих. Что теряем на одном, выигрываем на другом.
Мы требуем от языка выражения всех наших желаний, мыслей, чувств – выражения однозначного, исключающего всякую двусмысленность. Если структура языка такова, что с помощью формы слова однозначность не может быть обеспечена (то есть если она недостижима морфологическими средствами), тем строже синтаксис такого языка, тем жестче, тем фиксированней порядок слов.
Иностранцам, изучающим венгерский язык, надо, к примеру, усвоить, что «-t» – это суффикс прямого дополнения. Если иностранец – носитель языка морфологически неразвитого, это дается ему довольно трудно. А ведь это правило освобождает от запоминания и перебирания в памяти всех возможных порядков слов (в венгерском порядок слов относительно свободный). Если не принимать во внимание смысловые оттенки, предложения «t'ur'ot eszik a cig'any» (творог ест цыган) и «cig'any t'ur'ot eszik» (цыган творог ест) равнозначны. Равнозначны благодаря суффиксу «-t». Если бы этого суффикса в языке не было, то при изменении порядка слов – в таком случае обязательного, жестко определенного – могло получиться, что «творог ест цыгана».
Итак, каждый язык стремится дать средства для максимального однозначного и полного выражения мысли и чувства. И всякий язык в процессе исторического развития формировался и совершенствовался, пока не нашел формы, устраняющие возможность недоразумений. И некоторые процессы в отдельных языках завершились не так уж давно.
Итак, все средства языка направлены на выражение возможных оттенков мыслей и чувств человека, носителя данного языка. Кто, например, боится взяться за финский язык из-за сложной грамматики глагола, пусть подумает о том, как бесконечно сложна система лексических комбинаций, дающая с одними и теми же словами всякий раз иные значения, например, в английском языке, который по капризу общественного мнения считается «нетрудным».
Возьмем обычный, в общем-то ничем не примечательный глагол «to turn». Его значения – «вертеть, поворачивать, становиться, превращаться, выворачивать наизнанку», однако они иногда совершенно пропадают (при сравнении с родным языком; в логике английского все эти значения сохраняются!) в различных
I turned down – я отклонил, отверг
you turned up – ты появился
he turned in – он лег спать (разг.)
we turned over – мы перевернули, передали, обдумали
you turned out – ты погасил свет, выгнал, исключил
they turned on – они включили
В таком современном «модизме», как «he is turned on», глагол означает «быть под воздействием какого-либо наркотика».
Вопрос о трудности – легкости (если его вообще стоит ставить), может быть, надо сформулировать так: труден тот язык, в котором радиус действия правил ограничен. Другими словами: чем меньшую часть данной области покрывает правило, которое должно бы охватить ее целиком, тем больше энергии требует изучение этой области языка или языка в целом.
Из трех основных групп правил, образующих систему языка (фонетических, словообразовательных, синтаксических), возьмем первую группу.
Если радиус действия фонетических правил невелик, т.е. один и тот же звук приходится обозначать разными буквами, то такое письмо я предложила бы назвать «афонетическим».
В английском языке мы можем, например, усвоить правило чтения «ее» как долгое «i». Но, к сожалению, радиус действия правила очень невелик: «е» в слове «to be», «ea» в слове «leaf», «ie» в «siege», «еу» в «key», «ei» в слове «seize» тоже произносятся как долгое «i»:
Если радиус правила какого-либо словообразования не «описывает всей площади круга», то язык – носитель такого рода правил – можно было бы назвать «алогичным». У живых языков есть свойство – для начинающих неуловимое – образовывать слова не по шаблону. «Алогичность», так же как и «афонетичность», – явления, конечно, только кажущиеся. Всякий, кто готов углубиться в историю языка и приняться за изучение синхронных (т.е. взятых в современном разрезе) правил, а также правил диахронных (т.е. в их становлении во времени), сразу поймет, что никаких исключений нет, радиус действия правил станет максимально большим и количество самих правил окажется минимальным. Но если теория нам скучна или недоступна по объективным причинам, то, изучая, к примеру, венгерский язык, необходимо просто запомнить, что суффиксом принуждения к действию «-tat», «-tet» мы можем видоизменить не все глагольные слова («чистого» глагола как части речи в смысле индоевропейских языков в венгерском, принадлежащем к угро-финской группе, нет). Из «olvas» (читать) можно сделать «olvastat» (заставить читать, побудить к чтению), но из «ir» (писать) нельзя сделать «irtat» (заставить писать, побудить к письму), то есть воспользоваться тем же суффиксом нельзя. Есть исторические пары этого суффикса: «-at», «-it», по смыслу те же, имеющие тот же корень, что легко заметить, но ставшие, как говорят языковеды, непродуктивными (то есть непереносимыми со слова на слово). Такие явления можно наблюдать и в других языках. Например, в русском из глагола «изобретать» можно образовать существительное «изобретатель», но из глагола «открывать» (в значении «делать открытие»), пользуясь тем же окончанием, как-то нескладно сделать «открыватель»…
Если же слово не укладывается в правила морфологических операций, или, точнее говоря, если эти правила не имеют смысловой или формальной аналогии с правилами родного языка, то такие слова или словосочетания мы называем «измами» (галлицизм, англицизм, русизм). Выражаясь иначе, это такие слова и словосочетания, которые имеют значение иное, чем можно заключить из их составных. Достаточно богат «унгаризмами» и венгерский язык: «kivan a l'ob'ol» («вышел из лошади» = расфуфырился), «"usse k"o!» («пусть его ударит камень!» = хорошо, согласен, за чем дело стало!) и т.п.
С этими «измами», которые составляют красоту языка и многое могут рассказать о быте, характере, истории народа, бывает порой интересно, порой трудно. А сколько недоразумений, нередко анекдотических, они порождают!
Одному моему коллеге-переводчику очень понравилось русское выражение «скатертью дорога», которое он выудил из какой-то книги. По смыслу заключенных в нем слов мой коллега решил, что это очень красивое образное напутствие – пожелание приятного пути, ровного и чистого, без препятствий и неприятностей. И вот он, не чувствуя и тени подвоха, «испытал» это выражение, провожая высокого советского гостя. Можете представить себе эффект и последствия: вместо сердечных слов пришлось объясняться…