Как я стал Богом. Эдем

Не пишется. Голова болит. Известно, муки творчества обезболиванию не поддаются. Хотя причём тут голова? Не пишется потому, что не читается, не публикуется, не нужно никому. Казалось бы, о вернувшихся из загробья мертвецах, ну, чем не повесть? Её бы на сценарий положить и фильм поставить – все голливудские шедевры отдохнут.

Напечатала районная газета, знакомые поздравили. Где гонорар? Я спрашиваю, за что трудился? За сомнительную славу?

В толпе недавно услыхал:

– Тот Гладышев писал, что в райкоме партии работал, а после так никем не стал?

А кем я должен стать? Олигархом? Воровским авторитетом? Надыбать хоть какой-нибудь себе колхоз или заводишко при приватизации?

Ну да, я сторож школьный. И ещё бумагомаратель ненужный никому. Сижу и мучаюсь в пустующей тиши, чтоб утром встать в учительской с дивана и побрести искать себе работу. А к ночи вновь вернуться школу сторожить, но, по сути, в ней жить – поскольку нет у меня жилья.

Вот докатился бывший райкомовский инструктор с двумя дипломами – без стоящего дела и угла. Да что там – без семьи. Уж так сложилась жизнь – кидали родственники, обманывали друзья.

Мне б поумнеть однажды и бросить пить, вы скажите. Да что вы – не пью и не курю. И женщинам не забиваю баки. Не потому что я их не хочу. Те, что нравятся, по бедности мне не доступны. Которым нравлюсь я – увы, не вдохновляют. Быть лучше сторожем свободным, чем примаком без любви.

Я офицер запаса после института – по-прежнему считать, так дворянин. Вот эта мысль, однажды зароненная, наверное, сгубила мою жизнь. Ведь благородство в чём? Не опускай глаза перед начальством. Не бойся тех, которые сильней. Не ври, не подличай и не воруй. И с барышнями будь построже – не обещай, чего не можешь.

Вот и скажите мне на милость, с такими принципами чего добиться можно в современной жизни? Дивана школьного? Так на кого пенять?

Я не пенял. Детства мечту лелея, стучал по клавишам пишущей машинки школьного секретаря. Сначала мысли скакунами с крыльями в заоблачной дали носились, а на бумагу не ложились. Потом я их освоил приземлять. И потекли строка к строке, листок к листку…. Но кому? Для кого всё это пишется? Что миру нового сказать хочу? Без публикаций и без критики я – графоман.

Мне надо было б родиться в столице – там есть куда пойти, кому-то показать свои труды. И вдруг – начать публиковаться. Или хотя б в губернском городе. А тут, в захолустье…. Пропадёт бездарно мой талант.

А есть ли он?

Перечитал настуканное на листе. Нет, всё не так, неубедительно, не жизненно, я бы сказал. А главное, язык – какой-то чёртов реп. Нечистый видимо попутал, потратиться однажды и в губернию смотаться на семинар доморощённых литераторов. Там пять часов сидел на мастер-классе малых форм – поэтов и чуть-чуть прозаиков. И в результате язык себе сломал. Вопреки рассудку и замыслу сюжета мне предложенье в рифму завершить охота. Вот что это? Точно – вирус мозговой. Теперь иль к бабушке идти заговорной иль голову долой.

Мысль о суициде не раз являлась мне в тиши ночной. Ну, посудите: я не молод, чтобы с нуля карьеру начинать – нет ни амбиций, ни желаний. Нет стимула – одни лишь оправданья. Не стар, чтоб пенсии дождавшись, почву ковырять в саду. И сада нет. Закончить жизнь сторожем при школе? Достойная карьера! Писателем бы стать.

Не пишется, не читается и не публикуется. Будущность ясна – рано или поздно сойду с ума. Не дай то Бог! Но я не первый это восклицал. Запастись посохом с сумой? Там тоже перспективы никакой. Не лучше ли в петлю? Ну, не задалась судьба, а умирать всё равно придётся. Так лучше уж сейчас – пока я в ясной памяти, и в силах сам на табурет взобраться. Такие, братцы, мысли приходят иногда.

Стучу по клавишам, кладу на бумагу строки. Зачем? Кому? А просто так, чтобы отвлечься от серости обыденной и унестись мечтами в облака. Там я герой, там я, конечно, победитель. И девушки за мной гурьбой….

В окошко стук. Отдёрнул штору – чей-то силуэт. И, кажется, дождь на дворе.

Спешу к двери.

– Кто там? – осторожно.

– Открой, проверка, – завхоза голос. Черти принесли!

История банальна. Девчонка проводила парня в армию, а тот на службе калекой стал. Любовь была – не позабыла инвалида. Затеяли семью. Двух дочерей родили. Но годы шли. Как баба стала ягодкой опять, бес сексуальной неудовлетворённости в неё вселился. Когда устраивался сторожем, я ощутил её оценивающий взгляд. Ну, что ж, подумал, буду рад с таким начальством на диване кувыркаться.

Она, конечно же, пришла. Но вот беда – пьяная с бутылкой водки. А я не пью и пьяниц презираю. Манили руки пышные колени, но отталкивал перегарный рот. Как без поцелуев обстряпать дело? Вы знаете? А я не смог.

Тогда отбился от её намёков и даже приставаний, но нажил лютого врага. После прессовала без причины, а я терпел – податься некуда, а тут ночлег с доплатой и машинка школьного секретаря. И ещё не раз по праздникам, а иногда и в будни пьяной приходила – просила, даже плакать не стыдилась.

Я ей сказал:

– Вы трезвой приходите, и всё получится у нас.

Трезвой, видите ли, ей совестно. А мне-то каково?

Ну, ладно. Дверь открыл. Она с зонтом вошла.

– Что, дождь на улице?

– Как из ведра.

Чёрт, опять пьяна!

Прошла в учительскую, села на диван. Нога на ногу – смотри, пацан!

– Стучишь? – кивнула на машинку. – Всё забываю сказать Таисии Алексеевне, чтоб закрывала в сейф.

Ступнёй качает, пальцем водит по обнажённому бедру.

– Пришла сказать, ты с завтрашнего дня уволен – другого сторожа я приняла. Расчёт заберу за амортизацию машинки. Всё понял?

Как не понять! Вольна уволить и расчёт не дать. Ведь официально муж-инвалид её устроен.

Пауза.

– Чего молчишь?

– Всё понял я.

Печально покачала головой.

– Ну и, дурак.

Пришлёпнула колено:

– Ладно, я пошла. Что дождь там?

На диване повернулась, через спинку перегнулась, притиснулась к стеклу. Всё было сделано нарочно так, чтоб показать свой зад. Край юбки высоко задрался – под ягодицы. А выше что? Должно быть, стринги.

Я понял, дан последний шанс. Мне надо подойти, ухватить за бёдра и чреслами прижаться. Ну и, наверное, сказать, что я люблю.