Как я влиял на Севку

Куликов Геомар Георгиевич

Юрий Иванович первый раз улыбнулся:

— Фёдор Матвеевич! Так ведь времени нет…

— Полчаса два-три раза в неделю, а? Для начала. Живёшь близко.

Юрий Иванович опять поджал губы и молчал долго-долго.

Мы уже начали догадываться, что, видно, Юрий Иванович и есть тот самый тренер молодёжной сборной, про которого говорил весёлый и настойчивый инженер. Затаив дыхание, мы ждали решения нашей судьбы.

— Добро, — сказал наконец Юрий Иванович. — Завтра в одиннадцать по этому адресу.

Юрий Иванович написал в блокноте несколько слов и протянул мне вырванный

листок.

— С собой взять трусы, майку, тапочки и… — Юрий Иванович сделал многозначительную паузу, — дневники с отметками…

Заметив, как Федя и Серёжка поскучнели, добавил:

— Приходите все, там разберёмся.

Глава пятнадцатая

Утром я выскочил на улицу и зажмурился.

Ночью во дворе побывал волшебник. Он одел землю в новенькую белую шубу. Покрыл толстым пушистым одеялом дома и сараи. На столбы нахлобучил белые шапки. Разукрасил снегом деревья, провода и даже телевизионные антенны. А чтобы люди, проснувшись, могли как следует налюбоваться его работой, разогнал облака, закрывавшие солнце. И теперь всё светилось и сверкало так, словно с неба упала радуга и разбилась на мелкие-мелкие осколочки, усыпав всё вокруг холодными разноцветными искрами.

Мне было жалко — трогать такую красоту. Но наступила моя очередь дежурить по катку и я побежал к дворничихе тёте Насте за большой лопатой.

Я разгребал снег и распевал не очень громко папину любимую песню:

Там, где пехота не пройдёт, Где бронепоезд не промчится, Тяжёлый танк не проползёт — Там пролетит стальная птица.

Особенно мне нравился припев:

Пропеллер, громче песню пой, Неся распластанные крылья. За вечный мир, в последний бой Летит стальная эскадрилья!

Из снега, который мы сгребали со льда, вокруг катка получилась высоченная насыпь. И как мы ни старались кидать снег подальше, насыпь потихоньку надвигалась на хоккейную площадку. Я подумал: хорошо бы эту насыпь потеснить. И принялся за дело. Лопата работала, как ковш экскаватора. Только снежная пыль летела. Иногда на лопату попадались посторонние предметы, то обломок клюшки, то сломанный детский совочек. Вдруг в снегу мелькнуло что-то чёрное. Я нагнулся и увидел галошу. Я её сразу узнал. Это была Севкина галоша. Севка потерял её, когда мы ещё только строили каток. Сколько мы тогда ни искали, так и не нашли. Севке была здоровая трёпка от матери. Теперь я держал в руках эту самую галошу.

«Вот случай установить с Севкой контакт, — подумал я. — Лучше не придумаешь».

Мне не очень-то хотелось видеть Севку. А если сказать по правде, не хотелось совсем. Но я понимал: когда-то надо делать первый шаг. Тот, который, как любят говорить взрослые, — самый трудный.

В Севкиной квартире, должно быть, жили весело.

На двери

пять почтовых ящиков и штук десять кнопок с электрическим звонком. Под каждой кнопкой — бумажка с надписью, к кому сколько раз звонить. Я нашёл бумажку с Севкиной фамилией и нажал кнопку.

Дверь открыл сам Севка.

Я боялся, что, увидев меня, Севка попросту захлопнет дверь и тогда — пиши пропало. Но я зря беспокоился. Севка и не думал закрывать дверь. Мне показалось, он даже обрадовался моему приходу.

— Здравствуй! — сказал я.

— Привет! — ответил Севка.

Мы стояли друг против друга и не знали, что делать дальше. Потом я вспомнил.

— Вот! — и протянул галошу. — Разгребал снег, смотрю, что-то чёрное выглядывает.

— Моя! — засмеялся Севка. — Факт! Только мне мамка другие купила.

— Будет две пары, — сказал я.

— Не будет, — сказал Севка. — Вторую галошу я выкинул. Зачем, думаю, она, если первая потерялась?!

— А куда выкинул?

— Во двор.

— Тогда не беда. Стает снег и найдётся та галоша. Так что — держи!

Севка взял галошу.

— Долго будете в дверях торчать?! — закричал сердитый женский голос откуда-то из коридора. — Или сюда идите, или туда. Не лето на дворе!

Я попросил:

— У тебя напиться можно?

— Заходи, — сказал Севка. — Вот наша дверь. Первая направо. Только вытри ноги. Натопчешь, мне влетит.

Я старательно вытер ноги об половичок и толкнул дверь.

Комната у Севки с матерью была небольшая. И никаких сервантов и торшеров, как у нас. Посередине стол, накрытый старенькой скатертью. Большая никелированная кровать с облупленными шишками. Клеёнчатый продавленный диван. Шкаф с зеркалом. Где только можно, салфетки и салфеточки. И везде очень чисто.

— Пей! — Севка принёс стакан воды.

Я пил долго, маленькими глотками. А когда выпил, отдал Севке стакан.

— Спасибо.

— Может, ещё хочешь? — спросил Севка.

— Нет, — сказал я. — Больше не хочется.

И мы опять стояли друг против друга и опять не знали, что делать. Тогда я сказал:

— А с нами теперь будет заниматься тренер.

У Севки загорелись глаза:

— Настоящий?

— Ага!

И я рассказал про инженера с седыми висками, которого я сначала принял за тренера. Про самого тренера и про то, что сегодня мы должны к нему идти всей командой. Я рассказывал и думал: пригласить Севку или нет? Мне, понятно, очень хотелось пригласить его. Но я боялся — только заведу разговор, как пойдёт старая картина: Севка надуется, начнёт фыркать и опять всё полетит кувырком. И всё-таки я решил попробовать.

— Так что в половине одиннадцатого приходи. Вместе поедем. Возьми майку, трусы и тапочки.

Севка долго молчал, сопел, рассматривал пол у себя под ногами и потом тихо выговорил:

— Ладно. Приду.

— И не забудь дневник захватить.

Севкины глаза сразу сделались колючими и злыми.

— Это ещё зачем?

— Юрий Иванович, тренер, велел! — поспешно объяснил я. — Не веришь? Честное пионерское!

Севка опустил голову.

— Если дневники потребовались, мне там делать нечего…