Как затеяли мужики за море плыть
Шрифт:
Мавра поразмыслила, надув сердито губки, сказала с обидой в голосе:
– Сей оборот, Иван, мне не весьма приятен. Али не помнишь наш уговор, али не знаешь, что мне не шкура та старая нужна была, а доказательство надежности твоей, силы да отваги. А тут выходит, что господин Беньёвский тебя проворней оказался. Не знаю, как и быть...
Иван взъярился не на шутку:
– Гляди-тко, не знает она! А окромя проворства много ль его достоинств рассмотреть успела?
– Да уж немало! Для оного дела бабе много времени не надобно - в минуту мужика спознать можно, коль нужда позовет! Любезней он тебя, приятности разные говорить умеет. Я, может статься, во франчужскую землю с ним уеду! Что мне в сем камчатском нужнике делать? Ну, женишься ты на мне, ну, избу сложишь, ну, робятишки у нас пойдут. А дале-то что? К тридцати годам на старуху похожей делаться, как наши бабы? В морщинах ходить от тягот и забот, с глазами гнойными от копоти и жира тюленьего? Нет, Иван, я красоту свою до старых лет сберечь хочу, чтоб ты меня - коль за тебя пойду - любил до самой смерти и до смерти же спать мне по ночам не давал! Уеду я отсель одна, ежели со мною не поедешь! Жить здесь не стану!
С минуту Иван молчал, собирая слова, насуплен был и бледен. Потом спросил:
– Песни сии, конечно, господин Беньёвский тебе напел?
– Да хоть бы и Беньёвский, что с того? Так что знай - не поедешь со мной в чужие земли, где, сказывают, красоте цена достойная имеется, разойдутся в разные стороны пути наши! Думай, Ваня, думай. Оно-то в постели да в покое легче думается, чем на охоте на медвежьей!
Улыбаясь, подошла к Ивану, наклонилась и крепко, будто на память долгую, поцеловала его в искусанные в муках губы.
Хворал он долго. Отпели да отыграли в отроге Масленицу, приближалось Благовещенье, и только тогда стал подниматься на ноги Иван. Беньёвский все это время ходил к нему, занимался с юношей науками, языками иноземными. Хвалил ученых европейских, подсмеивался над академиками российскими день ото дня все злей и ядовитей да на Ивана тишком глядел - что скажет? Ваня же при этом хмурился, но молчал. Однажды все ж не вытерпел, дернул Беньёвского за рукав кафтана так, что затрещал на швах.
– Ты, сударь, русских не замай! Али ты во мне русака не признаешь? Учимся пока у вас, но дай срок...
Беньёвский виновато потупился:
– Извини, забылся, не стану боле...
Но Иван уж распалился, извинениям учителя не внял:
– А Мавре о прелестях земли чужой зачем напел? К ней в башку таперя земля французская втемяшилась - долотом не выскребешь!
– Да разве ж передумала она замуж за тебя идти?
– вскинулись в насмешке густые брови наставника.
Иван, не сдерживаясь, крикнул:
– Ты, сударь, хоть и спаситель мой, но и губитель разом! И медведя убил, и Мавру чужбиной смутил! Да чего ж ты, сударь, не в свои дела все суешься? Она ж мне таперя условие ставит: поедешь за море - буду твоей, а нет... А я ж её как полоумный люблю! Как тут быть?
– Да ехать надобно, ехать!
– прокричал Беньёвский, ощерившись по-волчьи, зло и некрасиво.
– Ну, поедем, голубчик, Ваня! Поедем, осмотришься: понравится - останешься, нет - вернешься, никто тебя неволить не станет! Зато увидишь, познаешь сколько! Зачем утончать себя до толщины червя дождевого, боясь, что не сможешь возвратиться в прежнюю нору свою, грязную и темную? Самая пора бежать, Ваня! Упустим сию возможность, так никогда уж не уедем - корабля не будет!
Иван сидел на постели, обхватив руками голову. Ответил глухо, но твердо:
– Поплыву с тобой, согласен.
Он не видел лица Беньёвского, который улыбнулся безобразно, криво, но, тут же совладав с собой, сказал:
– Спасибо, Ваня. Я ждал сего момента. Но для плаванья нам нужна команда. Сейчас пойдешь со мной к своим соотчичам... поддержишь. Согласен?
– Да, согласен.
– Ну и с Богом. Одевайся. Мы слишком мало времени имеем месяц-полтора, успеть бы!
15. СОБЛАЗНЕННЫЕ, НО ДОВОЛЬНЫЕ
В избу к артельщикам Беньёвский и Иван прошли не стучась, обмели в сенях снег с сапог, дверь в покой открыли смело. Мужики в это время хлебали щи, увидев вошедших, заулыбались перемазанными ртами, радуясь выздоровлению охотника, о неудаче которого сожалели немало. Беньёвский оправил свой казацкий кафтан, узким ремешком опоясанный, и сказал приветливо:
– А вы, православные, ешьте, ешьте, на нас не глядите - мы сытые, подождем. Я-то чего зашел... спросить хотел, не запамятовали ль уговор наш постоять за цесаревича? Али уж похерили? В церквах-то, слышали, наверно, в ектеньях его величают особливо, наперед выносят имя...
– Слыхали! Слыхали!
– раздались приглушенные набитой в рот едой голоса артельщиков.
– Не забыли мы дела того, помним!
– Ну а воинский-то припас готов у вас? А то получим знак откуда следует, а у вас ещё конь не валялся.
Ему ответил Суета Игнат - поднялся с лавки, ладонью вытер губы и усы:
– Не боись, припас имеем. Десяток пистолей добрых раздобыли, фузей с десяток тож, порох есть, и пули льем до полного комплекта. Даже сабель семь штук спроворили. Но токмо...
– и Суета тихонько подмигнул конфедерату.
– Что токмо?..
– Гуляет молва одна, что дело цесаревича могет остаться втуне.
– Отчего же втуне?
– Да оттого, что ещё прежде всяких там знаков, толкуют, уйдут господа из Большерецка на кораблике, а нас, мужиков, Нилову на расправу оставят. Ну, так или не так?
Беньёвский осуждающе покачал головой:
– Совсем, совсем не так, ребята. Обидно даже слышать мне от вас такие речи! Ужели совести бы у меня хватило отдать вас на закланье? Но, скажу... что и слухи про корабль не без причины...
– А больно хитрая какая-то причина, - простовато вякнул один из мужиков.
– Не хитрая. Имеем мы про запас идею: ежели фортуна нам желаемой виктории не дарует и бунт наш неудачен будет, попытаемся уплыть мы отсель подальше, так чтоб царицыным соглядатаям нас не найти, - Беньёвский оглядел притихших мужиков.
– Но и вы, ребята, поплывете с нами тоже, потому как на расправу жестокую псам Екатерининым я вас не отдам - люблю я вас и жалею, а жалеючи, хочу вам единого добра. Мало ль вы настрадались? Мало ль вас секли да грабили? Кажись, с самого рождения вас токмо и терзают, а пожалеть-то, как я жалею, и некому!
– Верно, некому нас жалеть, сирых.
– Ну так поплывем!
– воззвал Беньёвский, протягивая руку к мужикам. Чего терять-то вам?
– А куда? Куда?
Беньёвский сделал ещё один шаг к мужикам:
– Да Господи! В океане есть много дивных островов, где земля способна взамен одного брошенного в неё зерна отдать сто зерен, где урожай снимают три раза в год, где на деревьях растут плоды, чей аромат вы обоняете даже через кожуру! Там живут миролюбивые, ласковые туземцы, и темнокожие красавицы ходят совсем нагими. Там в реках и в море множество вкусной рыбы, а в лесах так много дичи, что три охоты могут обеспечить человека мясом на полгода. Все, все сие может стать вашим, едва вы захотите. Вы будете свободными людьми, живущими вольной общиной и сохраняющими святоотеческую веру свою. Над вами не будет тяготеть бремя жестоких законов, у вас не будет страха умереть на дыбе под кнутом. О, в той земле вообще не существует наказаний - не за что наказывать, ибо никто и никогда не посягает на имущество и жизнь другого, поелику каждый обладает там богатством, а богатый человек не знает чувства зависти. Друзья мои, я подарю вам настоящий рай, и вы справедливо сможете назвать меня своим освободителем!