Как затеяли мужики за море плыть
Шрифт:
– Не сказнят!
– возразил Иван.
– Галиот подведем к месту тихому, безлюдному, в город какой войдем незаметно, за деньги в любой канцелярии паспорта себе новые выправим. Сибирь велика, всех примет, не выдаст. Устроитесь на заимках да и станете жить-поживать. А обильной, жирной каши за морем искать - поспешной и глупой нашей мыслью было. Все, возвертаемся, братцы.
Но слова Ивана далеко не всем пришлись по нраву. Поднялся ор великий, кричали, доказывая преимущества возвращения назад, в Россию, другие, напротив, предлагали плыть дальше, разыскивая землю, от монастырей латинских порожнюю. Лаялись крепко, пока не договорились, что поутру, подумавши, поприкинув за ночь то, се, счетом голосов решат, что делать: вперед ли плыть - назад ли. Главное, все без господ решат, без адмирала даже. И сразу успокоились и присмирели. Спать укладывались, крепко помолившись и густо серы накурив, что делали теперь во избежание новых жертв безжалостных мора злого. Уже ложились, а Иван к Игнату подошел, спросил тихонько:
– Игнаша, что-то Мавры не видать. Разве и она...
Игнат поспешно замотал головой:
– Нет, Иван, не бойся, не помре она.
– Так где ж?
– А ещё со старой фатеры сошла, а в какую сторону вспорхнула, нам неведомо. Слыхали, погнушавшись жильем нечистым, где-то в городе постой нашла...
– говорил скороговоркой, оловянно, не мигая, уставившись в глаза Ивана.
– Ладно, - измученно сказал Устюжинов, - спать давай ложиться. Заутра день тяжелый будет. Решится что-то.
Завернувшись в рогожки, почесываясь и покашливая, ночевали мужики, но никто не спал - каждый думал, чья завтра перетянет, и если перетянет что-то, то насколько лучше, полезней это будет перетянутого. Ворочались, вздыхали - трудно было им в ту ночь. А запах, смрадный, липкий и тлетворный, втекал сквозь щели, заражая весь дом зловоньем разложенья, гнилости и смерти.
Сон победил всех лишь под утро, но спали мужики недолго. Проснулись оттого, что кто-то барабанил в дверь. "Что за напасть еще?
– подумали спросонья, пугаясь сильно, и решили: - Новая беда идет!" Вскочили на ноги. Дверь отворять Игнат в одних портках пошел, впустил троих - Чурина Василия, жену его, Настасью, и Филиппку Зябликова, штурманского ученика, которые на квартире отказались поселиться сразу, а так и жили на галиоте под предлогом караула всего имущества. Ввалились в дом и тут же завопили, запричитали. Мужики спросонья вначале ничего дознаться не могли. Утирая слезы, Филиппка прогундосил:
– Все, братики, нету у нас боле галиота! Нету!
Мигом проснулись мужики, ухватились за пришедших:
– Как нету? Отвечайте! Куда ж он делся?
– Али потонул нечаянно от неприметной какой дыры?
Василий Чурин, видно от волненья помешавшийся немного даже, голову ручищами облапив, мотал ею и скулил, не говоря ни слова. Филиппка плакал, но кое-что рассказывал:
– Нет, братики, не потонул! Заря сегодня ещё чуть занималась, а уж, доски с причала перекинув, пришла на палубу целая орда людей. Были средь них и власти портовые, и ещё какие-то, хрен их разберешь, все наглые, строптивые. Сунули господину штурману под нос какую-то бумагу - вроде купчую - и пошли по трюму шарить, как в собственной мотне. На нас уж и вниманья не обращали, ходили и опись всему нашему припасу делали. Господин штурман за ними следом бегал, дело беззаконное, разбойное умолял оставить, за руки хватал, описывать товары не давал, но на него вниманья мало обращали и все пихали в сторону, пока он, озлясь, в каюту свою не сбегал да не принес мушкет. Собрался уж было выпалить в их старшего, но они мушкетик из рук его выдрали и зачали лупить, да и меня заодно. А госпожа штурманиха все горькими слезами рыдала, мужа просила пощадить. Вот мы, видя бессилие наше, к вам за помощью и прибежали. Давайте, братцы, поспешим скорее в порт, "Святого Петра" из рук беззастенчивых спасать!
Мужики загорлопанили, засобирались, второпях натягивали штаны, кафтаны, некоторые выбегали на двор, и слышно было, как трещали выламываемые откуда-то палки, но тут слово взял Иван Устюжинов:
– Василий Митрич, - спросил у штурмана, - бумагу оную ты разглядел? Почем знаешь, что купчая?
Чурин с мукой руки от головы своей седой отнял, на Ивана жалким, забитым взглядом посмотрел - совсем и не угадывался в этом человеке тот, кто командовал сурово мужиками, тычками награждая их:
– Ваня, мню, что купчей был лист оный. Зело изрядно, узорчато был гравирован, с большим гербом португальским над писаниной.
– Что написано там было, не уразумел, понятно?
– Откуда мне! Зато - дай мне Спаситель не соврать - внизу я подпись адмирала углядел, Беньёвского! Вот те крест!
Мужики разом охнули.
– Откуда знаешь, что его?
– вгрызся Иван в лицо Чурина взглядом.
– А много, Иван, писулек он мне послал за время плаванья с ордерами разными и указаньями. Рука его мне уж известна. Так что вот, связались мы с извергом, с гадюкой в лебединых перьях, и вышла у нас такая кака, что не сказать! Разве штурман я таперя без корабля?
– и Василий Чурин, сморщив старое свое лицо, горько зарыдал, сотрясаясь могучим корпусом своим.
– Вот те на-а, - раздумчиво молвил Спиридон Судейкин, - а мы уж собирались на судно перебраться, чтоб от мора уберечься. Упоздали...
– Да что там мор!
– заморгал глазами-бельмами Алешка Андриянов, оживший малость от хворобы, лысый, страшный.
– Плыть нам таперя не на чем!
– и взвизгнул громко: - Плыть не на чем, братва!
Мужики, пораженные, оторопело молчали. Казалось, рухни на них сейчас и крыша дома, не столь ошеломило бы их это происшествие, как новость о продаже корабля, единой их надежды. Стояли потрясенные, с отчаяньем, испугом в помертвевших, остуженных бедой глазах.
– Что ж таперя делать?
– тихо спросил Коростелев Дементий.
Ему отвечал Иван, насупленный, истерзанный какой-то мыслью:
– Заставим адмирала ответ нам дать. Пусть отчитается, зачем он сотворил продажу, а если судно отдал с товаром, стоящим немало, нам всем принадлежащим как общий боевой трофей, то пусть вернет нам деньги. За серебро в любую часть земли, на небо даже, судно наемное направить можно.
– Вот именно, наемное!
– горько воскликнул Суета.
– А свово-то нет, тютюкнулось!
– и Игнат выставил вперед согнутую в локте свою толстую руку.
– Поздно о сем стенать, - твердо сказал Иван, - с величайшей поспешностью действовать нам надобно. Я знаю, что Беньёвский у губернатора квартирует, и трудно будет нам извлечь его оттудова. Сейчас послание ему напишем, строгое и твердое, в коем призовем его прийти сюда и дать ответ за учиненную продажу общего имущества.
Мужики, приободренные уверенными словами Устюжинова, закивали, чуть повеселев, увидев путь к спасенью, бойко согласились:
– Давай, давай писать! Уж мы наложим матюгов ему в письмо, уж назовем его как след, как он того заслуживает!
Быстро отыскались и бумага, и чернила, и перо - Ивашка Рюмин вытащил из сундучка своего не без сожаления, однако. Стола в том доме не было, притащили откуда-то дощечку широкую и ровную, соорудили для писца седалище, поудобней да помягче, усадили на него Ивана, дощечку на колени положили, бутылочку с чернилами откупорили, в руку сунули перо - сиди да пиши. Иван, насупившись, посмотрев на потолок, собрался было к первой титле приступить, но со вех сторон пошли подсказки, как адмирала поязвительней задеть, слышал бы Беньёвский! Предлагали обиженные такое даже, чего и не слыхали никогда, сиюминутно из мозгов, раздраженьем распаленных, алкающих отмщенья, произведенное, ехидное и стыдное, бранчливое, ругательное, презрительное и уничижительное, ядовито-острое и матерно бесстыдное, чтобы побольней задеть. Но Иван мужикам велел молчать и не мешать советами - он знает сам и все учтет, и они сразу замолчали и стали тихими и бессловесными. Затаив дыхание, глядели через плечо Ивана, как резким, с чернильной брызгой почерком пошел ходить он по листу пером. Писал недолго, перечел, чернило просушил и встал: