Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы
Шрифт:
На этот раз со мной говорил Артур Кондратьевич. Я обстоятельно рассказал о наших опытах по классификации отдельных звеньев «винтовой лестницы» ДНК.
— Нам удалось выяснить, — сказал я, с шуршанием разворачивая огромные фотолисты, сделанные с помощью мезонного аппарата, — что выбивание триплета нуклеотидов вот в этом месте ничем не проявляется в деятельности клетки, но ведет через длительное время к постепенному сворачиванию цепочки.
Мне в ответ прозвучало;
— Мина сверхзамедленного действия, не так ли? Это подходит для процесса старения…
— Но «подходит» — еще не значит «является причиной».
Я переводил взгляд с Артура Кондратьевича на КД, чтобы определить, кто из них что говорит.
— Уже успели весь институт подключить к этой работе?
Мои зубы словно увязли в липких конфетах.
— Не смущайтесь. Это неизбежно. «Когда руководитель работы становится руководителем института…
— Даже если его мучает совесть…
— Невзирая на яростный отпор других заинтересованных лиц…
Я больше не пытался различать, кому из них принадлежит та или иная фраза.
Я говорил с ними как с одним существом: ведь, пожалуй, это и было так. КД, который только условно можно назвать автоматом, стал носителем части «я» своего двойника. И после смерти Артура Кондратьевича он сохранит и понесет дальше его память, его логику, продолжая начатые им дела, являясь консультантом многих научных работ. Он останется среди людей как модель мозга ученого, кое в чем уступающая оригиналу, но во многом превосходящая его. И благодаря КД не растворится, не потеряется для людей ни память, ни специфика мышления, ни замыслы ученого. Наоборот, они будут все время пополняться, обогащаться новым опытом.
— А вы прощупывали магнитные свойства звеньев ДНК? — спросил Артур Кондратьевич.
КД в это время усиленно размышлял, рассматривая фотолисты и читая формулы своими сложными фотоэлементными устройствами, напоминающими глаза стрекозы. Прежде чем я успел ответить Артуру Кондратьевичу, КД добавил к его вопросу-предложению свое:
— Попробуйте проследить за излучениями ДНК в различных участках спектра. Атомный уровень исследований — вот что вам нужно.
— В общем, не стесняйтесь, — сказал Артур Кондратьевич. — Подключайте к своей работе те лаборатории, которые понадобятся. Академия дает вам «добро».
Его ласковые, спокойные глаза излучали уверенную силу. И мне хотелось забыть, что его дни сочтены, что болезнь неотвратимо производит разрушения в его все еще стройном теле спортсмена. Он взглянул на КД, сказал, обращаясь не то к нему, не то ко мне:
— Что ж, хранящейся в генах памяти было достаточно, чтобы жизнь вида считалась непрерывно продолжающейся в потомстве. Муравьи или даже собаки получали от предков все их наиболее существенные качества. Но вот появился человек, возникла личность. Могут ли гены сохранить и передать ее существо, хотя бы миллионную долю ее сложной памяти? У человека наследственность часто работает вхолостую — передает несущественные признаки, теряя существенные. Представьте, что было бы, если бы человек мог возникнуть не в виде обезьяны, а сразу же появился настолько сложным, как сейчас, с развитыми ассоциативными областями мозга. В таком случае он бы должен был иметь иной срок жизни и иную передачу памяти.
КД сверкнул «глазом», пустил по столу разноцветные блики — ото заменяло ему улыбку, — проговорил:
— И выходит, что вы служите «рукой природы». Он подбадривал меня. А я думал, что если наша работа будет успешной, то кибернетические двойники понадобятся лишь как помощники, а не как заместители. Я не сомневался, что и КД понимает это, но от честолюбия, как и от многих других человеческих пороков, он надежно застрахован.
Зеленые и синие змейки танцевали на экране, то сплетаясь в клубки, то разбегаясь. Они распинались на крестиках делений, застывали на месте, подрагивая хвостиками, исчезали то сразу, то постепенно растворяясь.
Перья самописцев выводили на лентах извилистые линии, словно споткнувшись, рисовали зубцы. Люди читали код нуклеиновых кислот на разных языках: излучений, химических реакций, магнитных свойств… Всякий раз, когда передо мной проходили эти «тексты», увиденные с помощью приборов, меня охватывало странное чувство. К гордости за то, что мы сумели проникнуть в сокровенную тайну живого организма, примешивалось сомнение: приборы созданы нами, а то, что мы читаем, — природой. Однозначен ли текст? Не читаем ли мы в нем то, чего там нет?
Опасение я заглушал доводами логики: если бы мы читали неправильно, то это показали бы нам опыты, вся практическая работа. Так, сомневаясь и споря с собой, я приходил в состояние, которое называют вдохновением. Я вслушивался в звуки лаборатории, как в игру симфонического оркестра. Вот протяжно загудели центрифуги, подобно каплям воды с тающих сосулек, начали падать звуки биометронома, тоненько откликнулись в осторожных руках стеклянные пробирки, и, как резкие аккорды, прозвучали щелчки авторегуляторов.
Звонок телефона я воспринял как посторонний шум, как чей-то кашель в притихшем зале. Вызывали меня.
Я взял трубку и услышал хриплый голос директора Вычислительного центра:
— Срочно приезжайте!
Через несколько минут я уже мчался сломя голову по лестницам и коридорам Вычислительного. Но вот свободное пространство закончилось. Дальше коридоры были завалены рулонами пластмассовых лент. Откуда-то доносился равномерный шелест, как будто морские волны перемывали камешки. Я знал: это готовят магнитные ленты.
Директора я увидел во втором зале. Длинный, костлявый, он то перегибался и смотрел в окошко, где беспрерывно плыла лента с записями — от одной машины к другой, то подходил к столам и просматривал расчеты. При этом он смешно выпячивал губы, издавая звуки, отдаленно напоминающие мотив популярной песни.
Он заметил меня, когда я подошел вплотную к нему.
— Видели, что творится в коридорах? — спросил он. — Это все ваша информация.
— Вы меня вызывали, чтобы показать, как мы вас эксплуатируем?