Каким ты вернешься? Научно-фантастические повести и рассказы
Шрифт:
Всю дорогу домой мы с Лидой говорили о Юлии Михайловиче и пришли к единодушному выводу, что он довольно симпатичный.
А на второй день Юлий Михайлович явился ко мне в кабинет за советом, как лучше расположить надувные подушки сиденья. Конечно, я не жалел времени для объяснений. Мы вместе набросали чертежик, а когда он ушел, я вспомнил, что забыл указать ему, где спрятать рычаги, и направился к его столу.
Заметив меня, Юлий Михайлович отчего-то смутился, попытался спрятать какой-то лист. Но сделал это неуклюже, и лист упал на пол.
Юлий Михайлович забормотал:
— Я делал наброски сиденья
Но я не зря считался когда-то лучшим конструктором КБ и, естественно, с первого взгляда сумел отличить набросок от законченного чертежа.
— Пойдемте, нам надо поговорить, — сказал я, и он послушно пошел за мной.
Я пропустил его вперед и плотно закрыл за собой дверь кабинета.
Посмотрел на его большие руки, беспомощно опустившиеся на спинку кресла.
— Вы совершили ошибку.
— Да, да, вы мне уже объяснили ее, — согласился он.
— Нет, не в чертежах. Вы недооценили людей. Он хотел возразить, но я опередил его:
— Мы бы все равно раньше или позже догадались, что ваша ошибка в чертежах — игра.
В его глазах появилась такая тоска, что я невольно произнес:
— Понимаю, вам одиноко среди нас, и не вы виноваты в своем одиночестве..»
Я спохватился: ведь как-никак каждый руководитель должен не просто сочувствовать, а советовать, подсказывать, направлять.
И я сказал:
— Ложь — не выход. И вы забыли о дисциплине, о дисциплине настоящей, внутренней…
Я знал, что говорю не то, но нужных слов не было, а молчания я боялся.
Потому что тогда пришлось бы поду-мать обо всем, чего я не мог ему высказать; о причинах неприязни, о своих товарищах и о себе, о незаслуженных премиях и так называемом «авторитете руководителя», о том, что я увидел тогда возле школы.
— Вы правы, — сказал он. — В главном вы правы. Это оскорбительно. Но скажите, где искать выход? Что мне надо сделать для того, чтобы стать таким, как другие? Чтобы преодолеть неприязнь?
Мы подумали об одном и том же, и он еще ниже опустил голову:
— Я не могу стать гомо сапиенсом, хотя в основном я — человек. Во мне все человеческое. Моя память — книги, архивы, память людей; мой опыт — опыт людей; поэтому и новые мои мысли — мысли человека. Все человеческое, кроме организма. Но почти таким же организмом, как у вас, обладают обезьяны, собаки… А вы ведь не признаете их равными себе…
Он вздохнул, отрицательно покачал головой, отвечая, своим мыслям, и продолжал:
— А если бы я и смог стать гомо сапиенсом, то нам пришлось бы снова создавать сигома. Все заново: и неприязнь, и проблему взаимоотношений. И вы опять не хотели бы иметь такого подчиненного. А если бы он исчез, искали его, потому что люди должны двигаться к своей цели, даже если для этого им приходится изменяться. Собственно говоря, люди уже давно начали переделывать себя, и современный человек отличается от питекантропа больше, чем от сигома. В этом вечном изменении по восходящей — величие человека! Если бы вы могли признать во мне равного себе, своего товарища… — Юлий Михайлович невесело улыбнулся: — Кстати, если сократить название гомо сапиенс, то получится «сагом». Почти сигом. Разница в одну букву…
Я искренне сочувствовал ему, но пропасть между нами теперь не сокращалась.
И он тоже понимал это:
— Попробую еще поискать…
«Есть ли мост через пропасть? — подумал я. — Стоит ли его искать?»
Он взялся за ручку двери и сказал мне:
— И вы и я знаем слабости человека и его могущество. Остается понять малость — что же такое сам человек?
В конце концов Юлий Михайлович сделал то, на что я не мог решиться. Меня предупреждали в Управлении, что если сигом не сработается с нами, он имеет право просить о переводе. В таком случае я смогу задержать его лишь до завершения какого-то этапа работы, который начинал вместе с ним.
И вот Юлий Михайлович положил на стол бумагу с заявлением, а мне остается только написать: «Разрешаю перевод».
Сигома не станет у нас, и работа в отделе пойдет, как когда-то… Ничье присутствие не будет унижать меня…
Но мой голос дрожал, когда я спросил у сигома:
— Неужели нет иного выхода?
— Нет, — откликнулся Юлий Михайлович.
— Может быть, повременить…
— Потом будет еще хуже. Вам нельзя отвыкать от вычислительных машин.
Он не продолжал, и хорошо сделал.
— Когда хотели бы уйти?
— Если позволите, хоть завтра. Готовить станцию на Марсе. — Он заметил и понял мой жест. — Я ведь был к вам зачислен временно. А основное задание у меня, как у всех остальных сигомов, — разведка других планет. Вы, люди, придете их покорять и обживать, и мы опять полетим дальше. Но не это главное. Мы будем изменять себя, искать наилучшую форму для разумного существа. Может быть, это будет форма, подобная шаровой молнии или облаку сверхплазмы. И чтобы воплотиться в нее, не обяза-тельно пройти стадию сигома. А вдруг человек сможет изменить свой организм так, чтобы сразу обрести эту форму. И если нам удастся это, мы будем считать, что честно вернули вам часть своего долга…
— Да, да, вы правы, — немного рассеянно сказал я, вскочил и несколько раз прошелся по кабинету. Мысль о правительственном задании не покидала меня.
Я со страхом думал: «Значит, он решил бесповоротно. Значит, «Жаворонка» придется сдавать без него. Полетят все сроки…» Я искоса взглянул на Юлия Михайловича, заметил, как нетерпеливо дрогнули его губы.
— Хорошо, — проговорил я поспешно. — Подумаем… Но сначала нужно сдать «Жаворонка», Так что пока вам придется остаться…
ВРЕМЯ ДЕЙСТВОВАТЬ
Фантастическая новелла
Сигом сидел на большом уродливом валуне, похожем на голову ящерицы.
Волны подкатывались к его ногам, щекотали пальцы, урчали, как котята, иногда пофыркивали. Сигом улыбался: приятно… Но в его улыбке было немного настороженности. Ему казалось: что-то должно произойти вот здесь, на берегу…
Птицы, похожие на земных чаек, окунались в чернильные искрящиеся волны, взлетали совсем отвесно, как тысячи маленьких бесшумных вертолетов. Волна вынесла камень, бросила подальше — мокрый, блестящий. Он быстро стал просыхать, терять привлекательность.