Какое надувательство!
Шрифт:
И только один раз — так уж вышло — забыл запереть он дверь своего кабинета. Было около семи часов вечера, и секретарша, по случаю тоже задержавшаяся на работе, имела неосторожность войти, не постучав. Ее уволили на месте, но история все равно умудрилась просочиться в несколько винных баров Сити, и некоторые утверждают, что в рифмованный сленг кокни выражение „торговый финансист“ вошло именно в тот период.
Томас обожал экраны всех разновидностей. Любил ложь, которую они показывают: ложь о том, что форма миру придается четырьмя сторонами прямоугольника, а зритель может расслабиться и наблюдать за этим миром равнодушно и незамеченно. В своей профессиональной жизни (правда, нельзя сказать, чтобы у него имелась какая-то личная) Томас постоянно, изо всех сил старался именно так отгородиться от мира, который смотрел, как немое кино, из-за стекла всевозможных экранов: окна железнодорожного вагона первого класса, вертолета Боба Максвелла [86] (которым ему иногда разрешалось пользоваться), дымчатого одностороннего стекла персонального лимузина. Компьютеризация валютных бирж,
86
Роберт Максвелл (ЛюдвикХох, 1923–1991) — крупный лондонский издатель и финансист чешского происхождения, погиб при невыясненных обстоятельствах.
Наблюдая за своими валютными маклерами, лихорадочно прилепившимися к мониторам, Томас переживал чувство, очень похожее на отцовскую любовь. Это все его сыновья, которых у него никогда не было. Счастливейший период его жизни — начало и середина 1980-х, когда миссис Тэтчер преобразовала представление о Сити и превратила валютных биржевых дельцов в национальных героев, назвав их „творцами благосостояния“, алхимиками, способными создавать невообразимые богатства из воздуха. Тот факт, что эти невообразимые богатства оседают у них же в карманах или стекаются к их нанимателям, тихо упускался из виду. Краткий, но опьяняющий период нация перед ними благоговела.
Когда Томас только поступил на работу в „Стюардз“, все было совершенно иначе: Сити все еще оправлялся после суровых испытаний Трибунала по учетным ставкам Английского банка, который за две недели в декабре 1957 года впервые вытащил на свет божий некоторые из совершавшихся в банке сделок. Парламентарии-лейбористы и популярные газеты скандализованно воздевали брови, когда разоблачения затрагивали миллионы фунтов стерлингов, судьба которых решалась без лишних формальностей, одним намеком, в уюте загородных клубов, субботним утром на лужайках для гольфа или по уик-эндам во время охоты на куропаток. Хотя со всех торговых банков обвинения в действиях на основании „незаконно полученной“ информации о повышении учетных ставок были сняты, в воздухе отчетливо витал душок скандала; правда и то, что за несколько дней (и часов) до выступления канцлера на рынок было выброшено изрядное количество акций с золотым обрезом. Для Томаса, ставшего директором „Стюардз“ лишь весной того года, инициация прошла болезненно: Макмиллан сколько угодно мог разоряться в Бедфорде, что экономика крепка, а стране „никогда не бывало лучше“, — иностранные биржевые дельцы придерживались иного мнения, а потому пустились с фунтом стерлингов в яростную игру на понижение, вымыв из золотых запасов миллионы долларов и в конце концов вынудив ставку подняться на 2 % (в общей сложности до 7 % — самого высокого уровня более чем за столетие).
— Это то, что называется боевым крещением, — объяснил Томас своему юному кузену Марку, летом тысяча девятьсот шестьдесят первого года поступившему в банк на мелкую должность. — Мы, разумеется, отбились, но если откровенно, я не рассчитываю больше увидеть подобный кризис стерлинга.
Тем не менее нечто похожее произошло — 16 сентября 1992 года (день этот вошел в историю как Черная Среда), когда валютным дельцам вновь удалось обчистить золотой запас страны на миллиарды долларов, что повлекло и девальвацию фунта. Однако в одном смысле Томас оказался прав: он действительно не видел, как это произошло. К тому времени он утратил всякое зрение.
Мир Томаса всегда воспринимался глазами — неизменно и исключительно: именно поэтому (среди прочего) у него ни разу не возникало желания касаться или чувствовать касание женщины. У всех великих людей — свои идиосинкразии; чего ж тогда удивляться его невротической озабоченностью качеством собственного зрения? В личной аптечке, которую Томас держал у себя в кабинете, хранился широкий ассортимент примочек, увлажнителей, ополаскивателей и капель для глаз, и тридцать лет в его расписании единственным неизменным пунктом оставался еженедельный визит к окулисту — каждый понедельник в 9:30 утра. Врач мог бы счесть подобную договоренность докучливой, если бы обсессия Томаса не приносила ему смехотворно высокий доход в виде гонораров за консультации. В учебниках офтальмологии не было ни единого заболевания, которого пациент, по его собственному убеждению, не подцеплял бы в то или иное время. Он полагал, что у него „сварочный глаз“, „кошачий глаз“, „розовый глаз“ и „кистозный глаз“; „дурной глаз“, „рыбий глаз“, „заячий глаз“, „небесный глаз“ и „ленивый глаз“; „воловий глаз“, „клигов глаз“, „анютин глаз“, „схематичный глаз“, „скотопичный глаз“, „бродячий
87
„Сварочный глаз“ — временное повреждение роговицы, вызванное электродуговой сваркой, напоминающее снежную слепоту. „Розовый глаз“ — острый эпидемический конъюнктивит. „Небесный глаз“ — аллюзия на 18-й сонет Уильяма Шекспира: „То нам слепит глаза небесный глаз…“ (переводе. Маршака). „Ленивый глаз“ — амблеопия, частичная острота зрения. „Клигов глаз“ — конъюнктивит, вызванный ярким освещением при киносъемке. „Скотопичный глаз“ — т. е. с повышенной светочувствительностью, требующий темноты. „Косящий глаз“ и „косой глаз“ — паралитическое и содружественное косоглазие. „Судоремонтный глаз“ — эпидемический аденовирусный кератоконъюнктивит, был впервые обнаружен английским врачом Джеймсом Сандерсом в 1941 г. на судоремонтных предприятиях США в Перл-Харборе (эпидемия охватила 10 000 человек).
88
Род Paederus.
Когда консервативное правительство в апреле 1988 года объявило, что бесплатной проверке зрения Национальной службой здравоохранения следует положить конец, Томас позвонил брату Генри и сказал, что они совершают большую ошибку: публика впадет в ярость. Генри ответил, что Томас все принимает слишком близко к сердцу. Обычные нытики повозмущаются, сказал он, а потом все спокойненько себе затихнет.
— И я был прав, разве нет?
— Мне следовало склониться перед твоей политической прозорливостью, как обычно.
— Ну что, в действительности все довольно просто. — Генри наклонился и подбросил в камин еще одно полено. День в начале октября 1989 года стоял холодный и темный, и братья наслаждались чаем и сдобами в одной из уединенных комнат клуба „Сердце родины“. — Штука в том, чтобы все время делать возмутительные вещи. Какой смысл принимать скандальный закон, а потом давать людям время на него ополчиться? Нет, действовать нужно сразу — украсить его чем-нибудь похуже, чтобы публика не успела разобраться, что на нее свалилось. Британское сознание, видишь ли, такая штука, мощности в нем не больше, чем… в примитивном домашнем компьютере, если угодно. В памяти одновременно держит две-три вещи, не больше.
Томас кивнул и энергично куснул сдобу.
— Вот, к примеру, безработица, — продолжал Генри. — Когда ты в последний раз видел в газете какой-нибудь заголовок о безработице? Да на нее всем давно наплевать.
— Я знаю — все это очень успокаивает, старина, — сказал Томас, — но я просто хочу какой-нибудь гарантии…
— Разумеется, хочешь. Как не хотеть. — Генри нахмурился и сосредоточился на том, что в данный момент занимало его мысли: дело Фарзада Базофта, британского журналиста, недавно арестованного в Багдаде по обвинению в шпионаже [89] .— Я разделяю твою озабоченность. Вам с Марком хочется защитить свои инвестиции: это я способен понять.
89
Журналист британской газеты „Обсервер“ Фарзад Базофт был зверски убит в Багдаде в 1990 г.
— Дело не только в Марке. У нас масса других клиентов помимо „Авангарда“, и все они довольно мило обслуживают Саддама и его список покупок. Если честно, мы все увязли по самое горло.
— Можешь не напоминать.
— Да, но посмотри: мне ситуация кажется довольно щекотливой. Этот человек — британский подданный. Естественно, на того нового парнишку в Мининделе — Мейджора или как его там? — придется немного надавить, чтобы журналиста освободили.
Генри воздел брови в притворном невинном изумлении:
— И как же он этого добьется?
— Санкциями, разумеется.
— В самом деле, — расхохотался Генри. — Поразительно, если ты полагаешь, что подобное придет нам в голову. Мы сбагриваем Ираку избытков на семьсот миллионов долларов. Между нами — через месяц-другой из тех же источников поступит еще четыреста — пятьсот. И если ты думаешь, что мы согласимся этим рисковать…
Он не закончил, но концовка фразе и не требовалась.
— Да, но что с Марком и его маленькой… отраслью торговли?