Какого цвета любовь?
Шрифт:
Зато в остальном, не считая оценок, школа была спасительным архипелагом, где можно проявить свои прикладные способности и вдоволь наобщаться с друзьями. И потом, была куча кружков, факультативов, всяких дополнительных занятий. Конечно, почти ничего из них Аделаида не могла посещать, потому что мама считала – факультативы для «тупых» и «плохих учеников», чтоб они «подтянулись на несчастную «троечку», а Аделаида – выше среднего, поэтому, если что-то не знает – должна сама дополнительно заниматься дома. Или можно снова позвонить Береговой, чтоб она ей объяснила по телефону. Зато Аделаида пришла в неописуемый восторг, когда наконец её призвали ходить на ШБК – школу будущего комсомольца. Она три раза в неделю стала на час задерживаться после уроков. Домой Аделаида возвращалась с каким-то новым, совершенно неведомым до этого чувством безнаказанности и своей правоты. Она знала, что мама сейчас мечется по квартире
– И где ты была? У меня внутри всё клокочет! Вот так вот! – и мама показывает руками, как именно её кишки внутри «клокочат».
На что Аделаида, выкатив честные глаза и ликуя в душе, ответит:
– Школа будущего комсомольца.
– Ты что, не могла предупредить, что задержишься?! – мама пока не сдаётся.
– Извини, но мне надо учить «Устав». Я не могу терять время, потому что не успею. Я прямо сейчас начну учить наизусть «Устав», правда?
– Бессилие! Что может быть страшнее его?! Ещё более полное бессилие!
Мама бледнеет и уходит на кухню, откуда долго доносился грохот складываемой посуды и шум воды. Она ничего не может сделать! Потому что Аделаида учит «Устав» и готовится стать комсомолкой! Мама никогда не посмеет сказать, что уроки главнее «Устава»! Теперь мама будет ждать папу, чтоб громко выяснить какие-нибудь старые отношения с ним.
Так было каждый понедельник, среду и пятницу. И каждый раз мама в блаженном ожидании с брезгливо-презрительным выражением лица медленно, с расстановкой произносила:
– «Ще-бе-ка…» что такой?
И каждый раз Аделаида, уверенная в своей неуязвимости и правоте, отвечала:
– Школа Будущего Комсомольца!
«Против линии Партии и Комсомола не попрёшь! Ты не сможешь мне запретить ходить на ШБК! Комсомол – это выше всего, это защита, это оружие, в конце концов, даже помощнее чем тот ядерный взрыв в Пятой школе на пожарном стенде с треугольным ведром! Так что, мамочка, умойся!»
Она сидела и часами читала нужные, патриотические книги. Она знала, что, в принципе, ей всё спишут, если даже она получит «четвёрку», потому что «не смогла достаточно хорошо подготовиться», так как наизусть учила «Комсомольский Устав»! Она возлюбила «Устав» даже больше, чем датского сказочника Андерсена, который обещал, что скоро она превратится в Прекрасного Лебедя!.. Она наслаждалась «Комсомольским Уставом», как её ровесницы романами о любви, каждый абзац заучивала, как самое красивое, самое проникновенное стихотворение:
Я – Аделаида Лазариди – вступая в ряды Всесоюзной Комсомольской организации, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…
Ах! Аж мороз по коже!
Аделаиде очень нравилась и сама «общественная» жизнь. Когда она была пионеркой, то мечтала, чтоб её хоть разок выбрали Председателем Совета отряда. О месте Председателя Совета дружины она и не мечтала. Выбирали всегда совершенно незаметных и блёклых, ничем не выделяющихся учеников. Никто из них даже не был «отличником»! Сколько она не анализировала, сколько потом не перебирала в голове явные достоинства и недостатки новоиспечённых «председателей», так никогда и не поняла, по какому принципу именно «он, или она, а не я»?! Её же почему-то с завидным постоянством из года в год выбирали то в редколлегию, то редактором школьной газеты. Это, конечно, была замечательная должность. Общественная газета это тебе не тентель-вентель! Назначенные общественностью художники находились под командованием редактора, то есть Аделаиды, но они разбегались после школы, как тараканы, потому что у них и вне школы была куча дел! Был прекрасный парк, который без них бы, конечно, засох, Река с рыбой и соревнованиями по прыжкам с моста, да мало ли дел у художников?! Как только звенел звонок с последнего урока, совершенно не представлялось возможным их снова собрать и упросить нарисовать большими красивыми буквами хоть заголовок газеты. Зато Аделаида никуда после школы не спешила. Рисовала, писала статьи и подписывала их именами своих одноклассников. Она заменяла одна всю редколлегию. Она обожала шуршание, с которым разворачивался лист ватмана, и кисловатый запах гуаши. Она выучилась делать заглавия широкими плакатными перьями, вырезать огромные трафареты и писать зубной пастой лозунги на красных полотнищах – транспарантах. Она стала задерживаться после школы. Несколько раз мама звонила в учительскую и просила кого-нибудь из учителей, у которых «окно», то есть нет урока, подняться и посмотреть в «Пионерской комнате», чем её дочь занимается. Несколько раз присылала после работы папу. Он поднимался на второй этаж в «Пионерскую комнату», садился, не снимая плаща, рядом на стул и сперва молча наблюдал за тем, как Аделаида выводит «Слава КПСС». Потом рассеянно оглядывал стены с барабанами, горнами, «Переходящими вымпелами» за звание «Лучшего звена» и красными знамёнами. Через минут пятнадцать полнейшей тишины, в которой улавливался только скрип плакатного пёрышка, тоскливо, с большой осторожно интересовался:
– Эшо долго надо?
– Не знаю! Как получится. – Она от удовольствия аж высовывала кончик языка.
– Э-э-э… А уроки успеэш дэлат?
Аделаида с вызовом смотрела в лицо папы:
– Через несколько дней годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции! Стенгазета пока не готова. Что, по-твоему, важнее – уроки, или сдать газету в срок?!
– Э-э… Пачэму адна? Что памоч никто нэ можэт? Тэбэ дамой тоже нада! Нэ кушала!
– Так Лилия Шалвовна пошла кого-то звать. Придёт, тогда посмотрим.
Папа со вздохом поводил плечами и оставался на стуле ждать, пока Лилия Шалвовна «кого-нибудь приведёт». Так и сидел он на стуле в «Пионерской комнате», пока у Аделаиды не затекали ноги, и она действительно не начала умирать с голоду. Папа явно готов был лопнуть от злости за то, что его дочь не дома и не «пишит матэматику, нэ занимаэца», а ему самому приходится здесь сидеть и дожидаться, пока это всё закончится. Но, самое ужасное было то, что он при всём желании не мог брезгливо сказать: «Пэрэстан это виазат!».
Ставить под сомнение необходимость выпуска нового номера стенгазеты к годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, как любил говорить сам папа, «ужэ плёхо пахнэт!». Посему он, не вставая, сидел на стуле, вместе с Аделаидой, дожидаясь прихода Лилии Шалвовны, ведущей за собой случайно пойманного художника, клятвенно пообещав ему, что если он не пойдёт сейчас же с ней в Пионерскую комнату, то «удовлетворительного поведения» ему в четверти-то не видать!
Обожала Аделаида и «Коммунистические субботники», это когда отменяли уроки, и они всей школой мыли стёкла, красили парты, убирали двор, чинили забор. Конечно, было ужасно жаль, что делались именно «субботники», а не «понедельники», потому что в субботу всегда были лёгкие уроки. Субботники были для неё настоящим праздником! Иногда даже в школьном радиоузле включали музыку, и она со страшным шипением и помехами разносилась по двору, подбадривая лентяев, демонстративно играющих на открытой площадке в баскетбол вместо прополки школьного огорода. Вот тогда под «Взвейтесь кострами, синие ночи!» работать становилось особенно весело!
А ни с чем не сравнимый «локоть товарища» по сбору макулатуры?! Они с «товарищем» ходили по знакомым и незнакомым, можно было звонить в любые двери и разговаривать со всеми, не стесняясь, что о них плохо подумают. Им открывали чужие люди, и тётьки, и дядьки, и они с гордостью просили ненужные, старые журналы и газеты, потому что «между классами соревнование», кто больше принесёт бумаги. Они тащили эти тяжеленные кипы, поминутно останавливаясь, чтоб передохнуть, болтая и смеясь всю дорогу. И на них на улице оборачивались, и Аделаида гордо и с вызовом смотрела на любопытных. Некоторые дети, чтоб добавить килограммов своему классу, выносили из дома целые библиотеки, пока их родители были на работе. Всю бумагу со всех классов взвешивали, сваливали кучей в школьном дворе, потом приезжал грузовик и всё это увозил. На следующий день на «линейке» Лилия Шалвовна объявляла результаты соревнования и при всей школе поздравляла победителей.
Макулатуру собирали исключительно русские школы. Макулатура не смогла бы заставить родителей из национальных школ позволить своей дочери таскаться как неприкаянной по улицам и звонить в чужие двери. Аделаида это знала точно, потому что Кощейка очень удивилась её желанию забрать у них все старые газеты. Она подумала, что бывшая подруга шутит, но даже когда Аделаида забрала весь этот тюк, никак не могда понять – зачем в русской школе национальные газеты?!
Вот и пусть сидят по домам, как крысы! Всё равно их наша Советская власть вытащит оттуда! Всё равно наша Партия, наше Советское государство признает только тех людей, для которых общая польза выше личной выгоды. Всё равно ощущение «я» перейдёт в ощущение «мы», каждый поймёт и почувствует верность долгу и ответственность перед обществом. Как там писал Багрицкий? «О себе не думай, думай о друзьях!» И женщины и девочки тоже не будут принадлежать папе, старшим братья, дядьям и мамам, как у них в Городе, они станут принадлежать нашему Советскому государству как к высшей и самой мощной форме личности! Что там мама говорит? Люди, окружающие меня – источник опасности? «При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать!» Ха-ха-ха! И что мама скажет про линию Партии? Про то, что у нас у всех единое сознание, едная воля! Она скажет: «люди не достойны уважения и любви»?! Скажет, что моего «ногтя никто не стоит»?!