Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Читал. Всем семейством штудировали, твой отец прислал мне газеты в Москву. Молодец, сочинил хорошо, в особенности о катакомбах. Но обо мне, пожалуй, писать преждевременно. Я ведь только приехал на завод, даже не успел обойти все цеха, не успел поговорить с мастеровыми.
— Ваш отец кто был, рабочий?
— Шахтер.
Вспомнился Александру Ивановичу день похорон: мертвого отца и еще десять шахтеров, вытащенных из завала, бородатых и босых, уложили в сосновые гробы и под заунывное пение певчих закопали в одной братской
— А дед? Кто был ваш дед? — допытывался Ваня.
— Дед был крепостным помещика Змиева. То же и по женской линии. Мать работала под землей откатчицей, бабка гнула спину на помещичьей земле, — медленно ответил Иванов и перевел разговор на другое. — Сегодня ко мне в контору приходил один парень из вашей компании, Николай Коробкин, просился на работу. Квалификации у него никакой, делать, конечно, ничего не умеет. Я предложил ему оформиться чернорабочим, с оплатой — полтинник в день. Представь себе, согласился и обещал завтра выйти на работу.
— Коробкин? — удивился Ваня. — Это для меня новость. Значит, взял-таки пример с Кузинчи… У вас были братья или сестры? — спросил Ваня и достал из кармана блокнот, послюнил карандаш.
Иванов улыбнулся:
— Если хочешь стать настоящим журналистом, никогда не записывай ответы на свои вопросы. Во всем полагайся на память. Как только вынул карандаш и бумагу, так на тебя сразу начинают смотреть как на следователя. А народ терпеть не может следователей.
После чая взрослые принялись за игру в подкидного дурачка. Ванда с Обмылком в паре против Александра Ивановича и Даши.
Ветеринар с Ваней с интересом разглядывали книги, привезенные из Москвы и сложенные пока на полу у стенки. Большинство из них были учебники, по которым учился Александр Иванович.
Среди книг попалась пачка тоненьких ученических тетрадей, туго связанных веревочкой. На верхней тетради, на бумажном зеленом переплете было написано: «Дарья Слеза».
Ваня вздрогнул от приятного изумления. Дарья Афанасьевна еще до революции была ученицей Луки, он терпеливо обучал ее азбуке и арифметике. Ваня не выдержал, развязал веревочку, полистал исписанные тетради, на обороте которых были напечатаны таблица умножения и недавно введенная в обиход метрическая система мер.
Теперь женщина свободно решала сложные задачи по алгебре и геометрии. В сочинении, написанном ее рукой, на восьми страницах было всего три орфографических ошибки.
Значит, годы, проведенные Дарьей Афанасьевной в Москве, не пропали даром, она много узнала и многому научилась и теперь, возможно, даже поступит в институт.
Ванда играла рассеянно, Обмылок сердился на нее, она думала о любви, о том, что с легкой руки Кузинчи пойдут теперь свадьба за свадьбой. Она не сомневалась, что Шурочка выйдет замуж за Луку, что Нина Калганова выскочит за Ваньку Аксенова.
Все в мире спаривается. Даже глупые бабочки летают парами.
Она с горечью подумала, что у нее никогда не было свадьбы, вспомнила своего первого. В конце концов, и Гладилин, и Обмылок, и другие до них были всего лишь продолжением того первого унылого мальчишки, обманувшего ее, когда ей не было и пятнадцати лет. Он, кажется, ничего не обещал ей, просто наступила такая пора, и их неудержимо потянуло друг к другу, да и случай представился подходящий — все взрослые уехали в гости, оставив их вечером в доме одних. С него все и началось.
А окончится на ком, неужели на Обмылке? Ванда, тасуя карты, улыбнулась так, что все на нее посмотрели. Много у нее было мужиков, и все продолжали первого, и в каждом она настойчиво и терпеливо искала своего первого.
Затем она стала думать о противоречиях любви, о том, что самое прекрасное в мире — зачатие детей — люди окружают стыдом: соединяются тайно и трусливо, в темноте, а слова о самом величайшем таинстве природы — зачатии человеческого плода — стали грязным и мерзким ругательством, достоянием не поэтов, а пьяниц и хулиганов.
Ванда рассеянно побила червовую даму пиковым валетом, при бубновых козырях.
— Ты опять мухлюешь, — обиделась хозяйка дома и смешала карты, снова приглашая пить чай.
Поздно вечером вернулись смущенные Лука и Шурочка.
— Знаешь, Ваня, закон парных случаев все-таки существует. Еще памятна нам свадьба Кузинчи, а уже Коля Коробкин женится, и на ком бы ты думал?.. На Чернавке! Вот Нинка Калганова взбеленится. Венчанье назначено на воскресенье, в Благовещенском соборе, — сказала Шурочка.
— Венчанье? — усомнился Ваня. — Да ты откуда знаешь?
— Мы с Лукой встретили Коробкина с Чернавкой в кино. Зовет всех нас и тебя тоже на свадьбу.
— Как же так — венчанье? Почему венчанье, ведь Чернавка комсомолка, ее из комсомола исключат. Она сама как-то брякнула, что любовь — буржуазный предрассудок.
— Я и сама удивилась. Но на венчании настаивают родители Николая, да и он сам тоже хочет идти в церковь. Говорит, поступлю так, как поступали предки мои.
— Это, конечно, вызов, — возмутился Лука. — Всю жизнь Колька держал себя вызывающе против товарищей, учителей, власти. Дикая, необузданная натура. Вся эта история его с Чернавкой тоже вызов семье и обществу.
— Замужняя комсомолка. Надо признаться, звучит несколько дико, — заметила Ванда, пожимая круглыми плечами.
В субботний вечер Иванов с женой решили прогуляться по городу.
— Куда же мы пойдем? — спросил Александр Иванович, когда они вышли на безлюдную в этот час улицу.
— Давай, Шура, пройдемся по нашему Золотому шляху. Давненько я там не была.
Трамваем супруги доехали до ветхой, полузакрытой акациями Михайловской церкви в начале Змиевской улицы и дальше пошли пешком.