Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
Ряды знакомых домишек как бы вернули их в мир, который стал уже забываться. Сколько раз ходили они по этой окраинной улице, где им было знакомо каждое деревцо и каждая изъеденная временем плита каменного тротуара. Даша обратила внимание на то, что со многих домов исчезли таблички хозяев, дома эти перешли в собственность города.
В глубине широкого мощеного двора Змиевских казарм солдаты поили у деревянных корыт лошадей.
У ворот стояли молоденькие часовые с куцыми кавалерийскими карабинами. Две старухи, сидя на камне, торговали семечками, гранеными стаканами насыпали их
Прошли еще квартал, и на свежевыкрашенном одноэтажном доме увидели новую вывеску портного Штанопрудова. Большими цветными буквами портной извещал, что принимает заказы на военную и цивильную одежду.
— Раньше этой вывески не было, — сказала Дарья Афанасьевна.
— Чему же удивляться? Порождение нэпа, — ответил муж.
По шоссе, стуча ошинованными колесами, проезжали пустые пароконные подводы, запряженные сытыми конями. Подвыпившие ломовики возвращались домой, на Качановку. Навстречу прошло с пастбища блеющее стадо белых коз. Колокольчики позванивали. Стадо подгонял маленький седенький старичок с кнутом под мышкой. Дарья Афанасьевна узнала его: это был брат известного в городе владельца бакалейных магазинов Жевержеева.
Мостики, дома, заборы вызывали в памяти полузабытые воспоминания. Справа от шоссе показалась свалка мусора. На обочине, под тенью гигантского дуба, стоял ветхий одинокий домик сторожа свалки.
— В этих хоромах я как-то трое суток прятался от жандармов, — припомнил Александр Иванович.
— Интересно, жив ли старик? — спросила Дарья Афанасьевна. — Мальчишки дразнили его Медной Бородой.
— А что с ним станется!
Скрипнула дверь, и из дома вышел сторож. Предзакатный луч упал на его рыжую бороду, она полохнула, будто огонь. Старик приложил ладонь к глазам, произнес:
— Никак комиссар Иванов…
— Он самый.
— Привлекают, видать, родные места, — сказал старик и почтительно предложил: — Может, зашли бы ко мне, кипяточку отведать?
— Нет, спасибо, — за себя и за мужа поблагодарила Дарья Афанасьевна. — Мы только что о вас вспоминали, а тут вы и появились, как в сказке.
— Куда же путь держите? — полюбопытствовал старик. — На Городской двор, на скотобойню или на собачий завод? Дорога одна, а больше идти по ней некуда.
— Просто так решили пройтись по знакомым улицам. Мы ведь несколько лет прожили в Москве. Муж учился. — Дарья Афанасьевна помахала сторожу рукой на прощанье. Они пошли дальше. Даша сказала мужу: — Вот смотрю я на свалку и думаю — сколько здесь денег зря гниет.
— Каких денег? — не понял Иванов.
— Этим мусором топить можно, можно поля удобрять. Доходное дело — утилизация. Если я получу образование, обязательно займусь утилизацией. Я еще вернусь на собачий завод, хозяйкой вернусь.
Александр Иванович сбоку влюбленно посмотрел на жену. Ему приятны были ее суждения, ее решительность и задор.
Дорога круто спадала вниз. Прошли небольшой, ничем не огражденный мостик через овражек, по дну его змеился грязный ручей — гиблое место, которого боялись по ночам прохожие. Здесь еще до революции как-то было совершено убийство. Дальше пошли по дорожке, протоптанной среди диких запыленных трав, поднялись на взволок
— Эй вы, богомольцы! Садитесь, подвезу, — сдерживая коней, крикнул проезжавший мимо краснорожий ломовик.
Дарья Афанасьевна махнула ему рукой: мол, проезжай, дойдем и без тебя.
Вскоре, сигналя, проехал по шоссе угловатый, как коробок, ярко-красный автобус. Поглядев ему вслед, Александр Иванович, сказал:
— Фирмы «Бюсинг». Горсовет купил их в Германии десять штук, теперь окраины связаны с центром города.
Прошли под железнодорожным мостом; по нему, сотрясая бетонные устои, пронесся пассажирский поезд. Окна вагонов были освещены, свет их вытянулся в одну ленту. День окончился, наступил вечер.
Так незаметно, перекидываясь словами, дошли Ивановы до утилизационного завода, на котором прожили столько лет. Неприятный запах, портивший воздух вблизи завода, куда-то исчез. Легкий, ветерок доносил с поля пресный аромат цветущей пшеницы.
В кабинете ветеринара горел электрический свет, пробиваясь сквозь ветви дерева. До революции в этом конце города электричества не было.
— Никак Иван Данилович у себя? — удивилась Дарья Афанасьевна.
— Зайдем, — предложил Александр Иванович. — Я всегда любил его.
Они вошли через раскрытую калитку во двор и по дорожке, светлой от речного песка, направились к заводу вдоль ивового штакетника, из-за которого выглядывали прутья дикой смородины. Навстречу им пронеслась ватага орущих босоногих мальчишек, вооруженных выстроганными из палок саблями, — новое поколение качановской ребятни, пришедшее на смену Луке, Кузинче, Губатому, которых хорошо помнил Иванов и которых уже не было на заводе.
Кабинет ветеринара находился в пристройке, примыкавшей к самому заводу; она была окружена палисадником, там пахло влажной, взрыхленной землей.
Окно в кабинете распахнуто. Ветерок играл белой марлевой занавеской; когда он приподымал ее, была видна освещенная лампой под зеленым абажуром голова ветеринара, склоненная над микроскопом.
— Может, не надо ему мешать? — спросила Дарья Афанасьевна. — Ведь он работает.
Но Иванов окликнул ветеринара:
— Иван Данилович!
Аксенов оторвался от микроскопа. Дарья Афанасьевна заметила, как по его желтому лицу пробежала тень недовольства и досады.
— Ну, что еще? Кто там? — грубо спросил он, подходя к окну и близоруко, через очки, всматриваясь в сумерки.
— Добрый вечер, Иван Данилович. Можно к тебе? — спросил Иванов.
Ветеринар узнал гостей, засуетился. Еще до революции он считал Иванова своим закадычным другом. Он распахнул дверь. Муж и жена вошли в кабинет, пропахший лекарствами. Повсюду на полках стояли банки с заспиртованными внутренностями животных. Широкий письменный стол, освещенный лампой, был завален книгами, рукописями, листками исписанной бумаги, пробирками, стеклами с красными и лиловыми мазками, хирургическими инструментами, камнями и минералами. Невообразимый хаос на столе не удивил Иванова. Это был стол ученого, и в кажущемся беспорядке, возможно, заключался порядок, понятный только одному хозяину.