Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
— Кто он такой, откуда меня знает?
— Говорил, что вы дружки и будто не раз встречались.
Ваню охватило предчувствие беды.
Они шли дальше, мимо слабо освещенных конурок, тесно набитых грязными, усталыми людьми. Спертый воздух был насыщен тошнотворным запахом пищи, нечистой одежды и человеческого пота. Мужчины и женщины лежали на полу вповалку, а рядом с ними, как поленья, валялись дети-заморыши. Молодая женщина, обнажив грудь, кормила младенца, завернутого в тряпку. От всего увиденного у Вани кружилась голова, он казнил себя за то, что так безвольно согласился заглянуть в этот дикий, страшный мир, о существовании которого даже не догадывался. «Здесь пострашнее, чем на утилизационном заводе, — думал он. — Зачем я сюда попал? Сидел бы теперь дома и тайком от Шурочки готовил завтрашнюю защитительную речь».
Здесь, в этих смрадных катакомбах, предстоящий товарищеский суд не казался уже таким страшным. А впрочем, чего ему бояться? Здесь люди, много людей, а он не богач и никому не сделал зла. Грабить его бессмысленно, у него ничего нет.
На их пути лежал на спине человек, длинные руки он закинул за шею. Герцог чиркнул зажигалкой, осветил небритое, полумертвое лицо, презрительно проговорил:
— Хандра. Опять, гад, нанюхался, — и, повернувшись к спутнику, объяснил: — Тут многие марафетом балуют, будут предлагать понюхать — не соглашайся. Стоит только начать, потом не отвяжешься. Этот проклятый порошок хуже водки.
Жара становилась сильнее. Ваня вспотел, нижняя рубаха прилипла к телу. Темный ход делал множество колен и поворотов, и было непонятно, как Герцог разбирается в этом мрачном лабиринте; Ваня уже знал, что одному ему отсюда никогда не выбраться. Хорошо бы, на всякий случай, бросать по дороге камешки, как это делал мальчик с пальчик в сказке.
Наконец вдали мелькнул проблеск света. С каждым их шагом он становился ярче.
— Ну, вот он, наш штаб, до которого еще не добрался ни один легавый.
Вошли в высокое просторное четырехугольное помещение, похожее на подземную церковь. Да это, видимо, и была церковь: со стен глядели полуистертые временем, туманные лики святых, покрытые грязью и плесенью. Облака табачного дыма клубились в помещении, горьковатые, как горящий ладан.
На ковре, устилающем пол, в самых живописных позах, держа цигарки в зубах, сидели и полулежали десять парней — играли в карты.
Банковал Алешка Контуженый, Ваня сразу его узнал, хоть не видел уже несколько лет. Свет от карбидной лампы, подвешенной к железному брусу на высоте в два человеческих роста, падал на его лицо, на рот с волчьим оскалом. Трясущимися руками он сдавал партнерам атласные карты.
Герцог не стал прерывать игры и попросил Ваню подождать у входа.
Ваня осторожно огляделся. За его спиной зияла темнота — уйти было невозможно. Он стоял, прислонившись спиной к влажной кирпичной стене, и наблюдал за азартной игрой. Незаметно игра захватила его, он забыл, где находится. Ему захотелось попытать счастья, но в карманах не было ни копейки. Игроки бесстрастно проигрывали. Но вот игрок, чем-то напоминавший извозчика, пошел на все деньги, валявшиеся у ног сидевшего по-турецки Алешки, и сорвал банк.
Алешка выругался и, небрежно собрав колоду, передал ее одному из своих партнеров — мрачному волосатому типу, похожему на разбойника с большой дороги, затем поднял свои бесцветные водянистые глаза и увидел Герцога.
— Ну, привел пацана?
— Привел, Полундра, — рапортуя, отчетливо выговаривая каждую букву, отчеканил Герцог.
«Контуженый, значит, и есть Полундра», — сообразил Ваня и, оторвавшись от клейкой стены, выступил на свет. Десятки глаз уставились на него.
— Ну, что же, Ваня, садись, играй, — милостиво пригласил Контуженый, и щека его дернулась.
— Спасибо. Только у меня, как всегда, денег нет.
— Садись, мы тебе в долг поверим, под честное слово. Отдашь потом. В нашей компании слово — это все… А ты с тех пор, как я тебя видел, изменился, возмужал. Ну как твой кореш Лукашка, пишет тебе? Помню, еще до революции, на собачьем заводе сел с нами за игру и все спустил с себя, подчистую, даже подштанники. — Контуженый задергался, и Ваня не сразу сообразил, что он хохочет. — Смелый был парнишка, всегда шел напропалую. Ну садись, садись рядом со мной.
— Я могу одолжить вам, молодой человек, само собой под проценты, — сказал мужчина средних лет, услужливый и вкрадчивый, с ухватками шулера.
— Извините меня, но я дал слово маме никогда не играть в карты. Да я и не умею.
Блатные дружно расхохотались.
— Ну это беда поправимая. Поживешь с нами чуток и быстро эту науку постигнешь. Просто, как дважды два.
— Нет-нет, я уже сказал вам… И хотел бы я узнать, зачем вам понадобился?
Контуженый взглянул на него быстро и как-то косо:
— Если тебя это интересует, я сразу скажу. Ты парень ушлый, а мне в моем деле потребны грамотные человеки. Мы ворочаем большими деньгами, а денежки счет любят. Кроме того, хочу иметь подробный план этих чертовых катакомб. Герцог докладывал мне, что ты вроде бы писатель, стишками балуешься. Вот и напиши про меня сочинение. Только тех полководцев помнит народ, про которых написаны книги. Я ведь тоже не кто-нибудь, а личность известная.
Ваню словно осенило: да ведь это готовый очерк о Полундре и катакомбах. Для газеты.
— Обязательно напишу, — с жаром пообещал Ваня.
— Нравишься ты мне, парень. И хочется мне приобщить тебя к нашей жизни, сделать из тебя человека. Видишь этих бабешек, — Контуженый показал рукой на молодых женщин, жавшихся друг к другу у стены. — Выбирай любую. Тут у меня все мальчишки женатые, всех я благословляю на семейную жизню.
В помещение робко вошла женщина, грязная, космы ее были нечесаны. За ее рваную юбку держалась голубоглазая оборвашка лет трех, замурзанная и босая. С ее появлением в комнатке как бы стало светлее.