Календарь Морзе
Шрифт:
Я слушал вдохновенный бред Дидлова и видел, что собравшиеся на площади люди не смеются и не ужасаются, а непроизвольно кивают и внутренне поддакивают. Чертовски пугающий опыт. Славик бы сейчас сказал что-нибудь умное про уличную демократию и реалполитик, но мне было жутковато.
— И мы не уйдем с этой площади, пока власть не пойдет навстречу народу, — распинался Дидлов. — Союз предпринимателей Стрежева обеспечит всем бесплатное питание, горячий чай и палатки! Да здравствует Совет Уполномоченных!
На краю площади началась какая-то суета — возможно, там ставили палатки и накрывали столы, но мне отсюда было плохо видно.
— Антон? —
— Да, — не стал отрицать я.
— Аня Трубная просила вам кое-что передать, это срочно.
— Так передайте, не держите в себе, — ну вот, а я-то уж думал, что меня наконец-то преследуют поклонницы… Диджей я, в конце концов, или нет?
— Давайте отойдем, тут так шумно…
Мы не без труда выбрались из толпы и отошли за угол. Отсюда лихие выкрики Дидлова, призывающего что-то там требовать и чего-то добиваться, были слышны в полсилы, и можно было вообразить, что это просто кто-то обоссал бабуина в обезьяннике.
— Что вы хотели передать? — спросил я.
— Вот это! — мило улыбнулась девушка, и моя голова взорвалась.
— Не убил ты его? — донеслось до меня через кровавый туман и тьму. — За это нам не платили!
— Не, — ответил смутно знакомый мужской голос, — инструмент проверенный, а башка у него крепкая.
— Давай быстрей, а то увидит кто.
— Кароч, это тебе привет сам знаешь от кого! — и моя рука превратилась в кусок страдания.
— Всё уже? — нервничал женский голос.
— Нет, за две уплочено! — ответил с усмешкой мужской.
И со вспышкой ослепительной боли я провалился в темноту.
Глава 16
— Очнулся! Константин Евгеньевич, он очнулся!
— Как вы себя чувствуете, Антон? — надо мной навис сияющий нимбом в ореоле света потолочных светильников доктор Шалый. Глаза не наводились на резкость, голова была как ватой набита, но, на удивление, ничего не болело.
Я не стал задавать дурацких вопросов «где я» и «что со мной» — понятно, что в больнице, и понятно, что ничего хорошего.
— Странно чувствую, — голос был хриплым и чужим.
Доктор посветил мне чем-то ярким сначала в один глаз, потом в другой, похмыкал специальным врачебным тоном, означающим, что у вас проблемы и сказал:
— Ничего удивительного, у вас сотрясение… Ну, помимо смещенных осколочных переломов костей предплечий на обеих руках и двух сломанных ребер.
И ребра? Значит еще и ногами пинали.
— Но у меня ничего не болит…
— Скажите спасибо таланту этой девушки, — Шалый показал куда-то в сторону, я попытался повернуть голову, но не преуспел.
— Привет, Антон! Помните меня?
Павликова пассия, как бишь ее? Что-то банальное… Сонечка? Манечка? Ах, ну да, Оленька же.
— Оленька… — сказал я с трудом.
— Ой, Антон, помните! Это прекрасно, это хороший признак! А у меня, представляете, талант открылся!
Мда, если верить профессору, скоро талантами будут блистать даже коровы на ферме председателя.
— …Павлик пришел сегодня с синяком на лице, — продолжала щебетать Оленька. — Он не подавал виду, но так страдал, так страдал! Ему было больно, моему Павлику! Он такой брутальный, настоящий герой — представляю, как досталось тем, кто на него напал! — но мужчины так плохо переносят боль! Я стала мазать
Господи, она заткнется когда-нибудь? Я ей благодарен за анестезию, но как же много она говорит!
— …Павлик теперь называет меня мой нар-котик. Ну, вы поняли? Нар-котик! — Оленька хохотала жизнерадостно и задорно, как гиена над трупом.
— Где Анюта? — спросил я. Странно, что ее здесь нет, это не в ее стиле — бросить меня в таком положении. Если она захочет меня бросить, то дождется, пока из больницы выпишут.
— Ой, я не знаю, Антон! Мы с Павликом не смогли ее найти, представляете! Она не читает сообщения в мессенджере, ее телефона нет в сети. Павлик обещал что-то такое придумать техническое, но я не поняла… Вы не волнуйтесь, он гений, мой Павлик!
Мда, неприятности по одной не ходят…
Я пошевелил, чем мог, чтобы понять степень своей мобильности — руки оказались закованы в сложные аппараты из железок и гипса, на ребрах давящая повязка, на голове тоже что-то, но что именно я не вижу, а пощупать нечем. Мне теперь без посторонней помощи и не поссать, так себе из меня спасатель.
— Оленька, а не знаете, где мои вещи?
— Вам зачем? Ладно, ладно — сейчас выясню у кого-нибудь… — убежала.
Боже, как хорошо в тишине!
Вскоре снова пришел доктор Шалый, обнадежил, что с головой у меня все в порядке, томограмма показала, что череп цел, ушиб поверхностный, а сотрясение легкое.
— Константин Евгеньевич, а это вообще надолго? — я приподнял над кроватью свои превратившиеся в произведения авангардного искусства конечности.
— Не знаю, Антон, — вздохнул врач. — Раньше я бы уверенно сказал, что пару месяцев ковыряться в носу вам не придется, но теперь…
— А что теперь?
— Странные вещи творятся. У меня лежит раковая больная в терминальной стадии, уже на ИВЛ, жизненные функции угасают. Я уверенно сказал бы, что и суток не протянет — но каждое утро она как будто возвращается на сутки назад. Это бесконечная агония, которой не пожелаешь врагу, но она живет. Есть пациент в сердечном кризе, который к вечеру купируем препаратами, а утром он начинается снова.
— Вы хотите сказать, что это навсегда? — перебил я его.
— Я не знаю, — ответил доктор Шалый. — Один пациент поступил вечером с сильнейшим инсультом, паралич половины тела, угнетена мозговая активность, отказывает дыхательный центр… А после полуночи он был совершенно здоров, никаких последствий…
— И от чего это зависит?
— Никто не знает. Некоторые болеют и выздоравливают совершенно нормально, некоторые — вот так. Единственное, что мы вывели эмпирически — все изменения происходят строго в полночь и строго при отсутствии врачебного наблюдения. Присутствие кого-то в палате как бы поддерживает непрерывность процесса. Теперь мы на всякий случай в полночь собираемся на дежурную пятиминутку, оставляя больных, где это позволяет палата, в одиночестве. Но результат все равно непредсказуем. Единственное, что мне в этом нравится — ни один пациент с тех пор не умер.