Калейдоскоп юности
Шрифт:
– Привет, президент, – здороваюсь я на немецком, с удовольствием ощущая знакомые звуки языка. – Что читаешь?
– Здравствуй, Эрнст, да вот Миядзаву решила перечитать, – Эрика поддерживает разговор на нашем родном языке. Помимо нас в школе есть ещё несколько иностранных студентов, но мы с ними редко пересекаемся. А клуб – это, пожалуй, единственное место, где я могу поговорить на родном языке. В том, что я живу и учусь в Японии нет моей вины или заслуги. Это просто стечение обстоятельств. Мой отец получил работу тут в международной компании, и мы переехали всей семьёй год назад. К моменту переезда я был уже немного подготовлен к жизни в чужой стране, поэтому на бытовом уровне трудностей у меня не возникло, но вот в том, чтобы вписаться в общество, проблем было больше. И такая радость, как разговор с соотечественницей, было для меня чудом.
История Эрики была в чём-то похожей на мою. Она была старше меня на год и жила в Японии чуть дольше. Может от того, что она девушка, может из-за мягкого, дружелюбного характера или по другим каким-то причинам, она намного легче вписывалась в окружение, чем я. Как человек, она была доброй и мудрой. Не просто начитанной умницей, а именно что мудрой. Иногда мне казалось, что она может дать совет в любой ситуации.
Эрика была красива, хотя не совсем похожа на обычную немку. У неё были рыжие, словно пламя костра, волосы, которые спускались до лопаток и всегда были аккуратно уложены. Большие зелёные глаза обычно светились какой-то молчаливой загадочностью и тайной, а лицо горело веснушками. Я даже слышал, что её называют «Гретель из клуба литературы». Ох уж эти японские привычки давать прозвища всему, что кажется необычным. Хорошо, что по поводу себя я не слышал никаких выражений.
Да и было бы о чём говорить, глядя на меня. Выразительным меня назвать было сложно, а выдающихся черт, видимо, не нашлось. Рост немного выше среднего для европейца, то есть достаточно высокий по японским меркам. Правильное лицо с чуть заострёнными чертами, тёмные волосы и карие глаза. Никаких уродств, но ничего такого, чем бы мог удивлять. Некоторые мои одноклассники выглядят даже более вызывающе – у кого выбеленные волосы, кто с пирсингом, у кого всё лицо в штукатурке или искусственный загар. По меркам школ в Германии они выглядят более странно, чем я по их собственным меркам. Эрика такой ерундой не страдает. У неё очень естественная красота, чем она, наверное, и притягивает.
– Вот оно что, – протягиваю я, становясь перед полкой с книгами. Для меня не новость, что президент перечитывает Кендзи Миядзаву. Она делает это с завидным постоянством. Я вытаскиваю с полки толстую тетрадь, стоящую как бы отдельно, и сажусь с ней за стол. Открываю на случайной странице и смотрю на немецкий текст вперемешку с кандзи. Мои скромные попытки литературно выражать мысли на двух языках сразу. Сейджи-сенсей частенько просматривает их и даёт мне советы, как выразиться в определённом случае на японском, какие тонкости надо учитывать. Ему же, в свою очередь, интересно, как я выражаюсь на немецком. Он находит занимательными некоторые обороты, которые мы используем в одних и тех же ситуациях.
Я записываю несколько строк из «Einheitsfront», коммунистического марша рабочих, а потом обдумываю, как перевести куплет:
Und weil der Mensch ein Mensch ist,
Drum hat er Stiefel im Gesicht nicht gern.
Er will unter sich keinen Sklaven seh'n
Und uber sich keinen Herrn.
Попутно я напеваю себе под нос простой маршевый мотив старой песни. Эрика заглядывает в тетрадь, перегнувшись через стол и протягивает.
– О-о-о, что это тебя потянуло?
– А хорошая ведь песня, ты не думаешь? Приятная, что по словам, что по мотиву, – улыбаюсь я.
– Я не любительница подобного.
– Да я тоже, но вот сегодня я задумался, как бесит, когда тебя держат за унтерменша.
– И кто же тебя держит за «унтерменша»?
– За «гайдзина». Да, была одна в дискоме, что встречала меня у ворот чаще обычного.
– Ты и сегодня опоздал?
– Не скажу, что опаздывать это хорошо. Но мы же все люди. Не знаю, как в Японии, но в Германии с идеей расового превосходства расстались в 45-ом.
– Н-да, ты всё не меняешься… – протянула Эрика.
– В каком смысле?
– Я помню тебя, когда ты только пришёл в наш клуб. От одно моего вида ты сиял, словно увидел Деву Марию. А вот с Мицугу-сенпаем ты вообще старался не пересекаться.
– Мы просто не совпадали по графику, – пожал плечами я. Против нашего бывшего президента я, на самом деле, ничего не имел.
– Да тебя если увидеть в коридоре, то такое ощущение, что туча ходит. Что в прошлом году, что сейчас.
– Я просто не стремлюсь всем нравится.
– Ты всем своим видом говоришь: «Не подходи – убью».
– Президент, часто ты за мною следишь? – усмехнулся я.
– Просто ты постоянно шатаешься по всем коридорам.
– В классе слишком шумно.
– Так ты вообще нигде не останавливаешься, заткнув уши.
– Музыка помогает расслабиться.
– Ну, тебе виднее, как лучше, но я говорю то, что вижу. Ты сам не свой, когда ходишь по школе. Проносишься мимо, глядя себе под ноги, словно бежишь от кого-то.
– У меня просто шаг широкий.
– Ладно-ладно, – Эрика перестала давить. – Я просто говорю, что вижу обычно.
– Н-да, – безразлично бросил я, глядя на куплет. Сколько бы я не отпирался, а Эрика права. Я не чувствую себя спокойно ни в классе, ни в коридорах. Я постоянно хочу убежать куда-то от всех этих людей, что окружают меня здесь. Я не выбирал – уезжать из Германии или оставаться, меня никто особо не спрашивал. И я не испытываю никакой радости по поводу этой школы или людей в ней. Не говоря уже о том, что на Родине у меня остались друзья, по которым я, на самом деле, соскучился. А из-за часовых поясов мы даже поговорить с трудом можем, обмениваясь лишь сообщениями и редкими звонками по сети.
И время потекло каким-то тягучим безразмерным киселём. Эрика читала, переворачивая страницы с характерным шелестом, а я рассматривал песню на бумаге и делал наброски кандзи в подстрочнике, каждый раз рассматривая иероглиф, словно прицеливаясь. И это славное безвременье литературного клуба могло тянуться вечность. Эта комната располагала к такому вдумчивому процессу. Сегодня только мы двое, но обычно тут чуть больше людей, что даже немного стесняет эту небольшую комнату. Другие члены литературного клуба мне по крайней мере не противны. Они не шумят и не акцентируют своё внимание на мне, а последнее мне очень важно. Я не против их присутствия, но не настроен на дружеские беседы.