Калифорнийская славянка
Шрифт:
Здесь хоть дика кажется природа,
Кровожадна привычка народа,
Но выгоды важны,
Отечеству нужны,
Сносными делают скуку и труд.
В свете новом, в странах полуночных,
Став мы ныне в славе людей мочных,
Народ примирили
Место обселили.
Бодрствуйте, други,
Отечеству в честь!
Нам не важны чины и богатства,
Только нужно согласное братство,
Тем, что сработали,
Как здесь
Ум патриотов уважит потом!
Когда песня закончилась, капитан Мур пришёл в полный восторг, громко хлопая в ладоши и крича: «Браво!». Баранов же приказал придвинуть ещё столы и пир был весело и шумно продолжен…
…Солнце уже клонилось к закату за далёкие отсюда океанские волны, когда на крыльцо дома правителя Баранова вывалилась из дверей толпа мужиков, среди которых сам правитель с Кусковым. Все были веселы и все пели: «Ум российский промысла затеял»…
Лишь капитан Мур еле держался на ногах и его приходилось поддерживать двум рослым молодцам. А потом по команде Баранова американского гостя положили на парусину и понесли с песней сперва по лестнице вниз, а потом через всю крепость к трапу корабля, что стоял у пристани. Александр Андреевич с довольной улыбкой наблюдал за происходящим, а потом пошёл в дом.
Глава пятая
С каждым новым днём общения с индейцами племени макома, которое Алёна уже привыкла считать своим, они становились для неё всё ближе , роднее и Алёна часто размышляла об этом. Наивные и бесхитростные, эти дети здешней природы были и сами частью её: этих просторов с невысокими холмами, поросшими густой травой и кустарником, этой рекой, несущей свои воды в океан меж лесистых, то крутых, то пологих берегов и этого леса с высокими, стройными деревьями красной сосны, под которыми поставлены хижины-шалаши макома.
И как-то необычно, неправдоподобно, странно и даже страшно было Алёне думать, что здесь, на этой же земле, где места для жизни хватит всем, есть другие люди, пришельцы-испанцы, которые в любой день и час могут прийти сюда, напасть на этих беззащитных людей, у которых даже одежды-то никакой нет, кроме набедренных повязок у мужчин и таких же коротких фартуков у женщин. Напасть и пролить кровь истинных хозяев этой благодатной земли.
Так думала Алёна часто, как и в этот день, когда в деревне макома с самого утра шла обычная жизнь: женщины у костров перед своими хижинами варили пищу для своих мужчин и детей, а те ушли в лес с плетеными корзинами для сбора желудей и прочих даров леса и земли.
А молодые воины макома на окраине деревни под руководством Алёны тренировались в стрельбе из лука по тростниковым мишеням, на которых были надеты испанские фуражки и куртки.
Алёна вместе со всеми стреляла по мишеням и при всяком попадании, а она почти никогда не промахивалась, воины громкими криками выражали свой восторг. А после очередного удачного выстрела, когда пущенная Алёной стрела сбила с чучела испанскую фуражку к вождю подошёл один из её воинов.
– Вождь Шаста, – сказал он. – Мы готовы идти на испанскую крепость.
Их сразу окружили другие воины.
– Ещё рано, Помо. Не все воины могут держатьтся на конях, не все метко стреляют. А ещё я хочу, чтобы все мужчины макома имели своих коней. Только тогда мы будем готовы воевать с испанцами.
– Но где мы возьмём коней?
– Как где? Разве не пасут их испанцы возле своего поселения?
– Мы готовы! Веди нас, вождь Шаста!
– Я бы рада, да время не пришло. И дело не только в вашем умении стрелять и скакать на конях… Дело в том, что не все другие племена-соседи готовы выступить против испанцев. Так что надо терпеть и ждать, Помо. Ведь терпение – это тоже одно из достоинств настоящего воина. Всему свой час. А я скажу вам, когда он, этот час, настанет…
Воины разошлись и Манефа спросила Алёну:
– Ты и вправду решила идти на испанский форт?
– Этого хотят наши мужчины. Но идти сейчас туда – значит погубить их. Одни мы против испанцев слабы, а союза с соседями у меня пока не получается. Ты это знаешь не хуже меня. Одни не хотят, другие боятся, третьи ещё, как и мы, не готовы. Ведь чтобы воевать с солдатами на равных, одного желания и храбрости мало. Надо иметь ружья и коней. Нужно единение с другими племенами… Вот о чём помыслы мои.
– Тяжко тебе придётся, Алёна.
– Знаю, да разве о себе в сей час мне думать надобно? О людях пекусь. Они ведь как дети. Верят мне и надеются на меня. Я ныне их защита… А другим вождям-соседям скоро, я думаю, придётся согласиться со мной. Испанцы никого в покое не оставят. Им нужны рабы и эта земля, которую они польют кровью. Вот тогда и будет единение?… Вот тогда и поговорим?... Да не поздно ли окажется?
– Неужто ты о доме не вспоминаешь? – неожиданно спросила Манефа.
– Вспоминаю и вижу в мыслях своих каждый день. Мне же Ванечку моего видеть ой как охота, да тятю с матушкой. Как же не думать-то?
– По тебе и не скажешь, что ты тоскуешь.
– А я ночью, бывает, помолюсь, да и пореву – мне легче и станет. Днём же забот хватает.
– Эти заботы будут всегда. Неужто ты до конца дней своих тут будешь?
– Знамо, нет… Вот станут люди макома в безопасности жить, тогда и о себе подумать можно… А макома выберут себе нового вождя.
– Но торговое или какое другое судно наше здесь трудно встретить, чтобы на нём уйти отсюда. Они здесь к берегу не пристают. Разве только в Сан-Франциско. Я тебе об этом не раз толковала.
– Я помню, Маня. Да и мне тятя мой сказывал, что ходил в эти места и даже, бывало, в Сан-Франциско захаживал. Вот и мне до него когда-то и придётся добираться, а там судна нашего какого-нибудь ждать. Они, почитай, каждый год туда заходят, тятя говорил… Ты пойдёшь со мной, Маня?
– Чего спрашиваешь, – ответила Манефа. – Да хоть сейчас.
– Пока время не пришло. А чтобы пришло, то нам молиться надо больше. Господь милостив, поможет. На это и уповаю…