Калигула
Шрифт:
Сеян сделал принцепсу необъективно представленный отчет об этих событиях: сенат ни во что не ставит горе Тиберия, народ бунтует, провозглашая правителями тех, чьи портреты несут, служа им во всеуслышанье. Принцепс посылает новые послания; одно было прочитано народу, чтобы сделать ему внушение, другое — в сенате, в котором Тиберий заявил, что отдает предпочтение вероломным взглядам одного-единственного сенатора. Таким образом, он возобновил все свои обвинения. Сенаторами и консулами Нерон и Агриппина были обвинены и провозглашены «народными врагами», что вело к гражданской смерти и конфискации их имущества. Они были высланы; Нерон — на остров Понтию, а Агриппина — на Пандатерию. Там они были подвергнуты жестокому надсмотру, с ними плохо обращались: Агриппина, которая оскорбительно отзывалась о Тиберии, получила удар от центуриона и потеряла глаз. В следующем 30 году то же произошло и с Друзом III. Этот молодой принцепс жил рядом с Тиберием в Кампании, но дед отправил его обратно в Рим, где один из консулов, Луций Кассий Лонгин, вынес обвинение против него по подстрекательству Сеяна. Вероятно, он был обвинен в высокомерных и опасных разговорах против принцепса
Отныне над двумя сыновьями Германика всегда висела угроза смерти и никто не смел взять их под защиту, так как сам в таком случае был бы подвергнут осуждению. Хотя Тиберий отложил окончательное решение судьбы юношей, Сеян мог уже их не опасаться, как и третьего сына Германика — Калигулы, который вместе со своим дедом Тиберием проживал в Кампании. Что же касается сына Друза II, десятилетнего Тиберия Гемелла, то ему еще было далеко до получения тоги совершеннолетнего.
Сеян достиг высочайшего официального поста в 31 году, когда вместе с Тиберием получил консульство, хотя не являлся сенатором и не выполнял до этого каких-либо магистратур. Отныне власть Сеяна еще более укрепилась. Став консулом, он вернулся в Рим, чтобы первые три месяца председательствовать в сенате. В его руках вновь были немалые вооруженные силы.
Более того, Сеян собирался, женившись на Ливилле, войти в семью императора.
Сеян был незаурядной личностью. Хороший работник, умелый организатор, преданный исполнитель воли Тиберия, он повсюду имел своих осведомителей и был способен держать в своих руках нити большинства судебных процессов. Несомненно, сложилась и партия Сеяна. Судя по всему, он был наделен многими полномочиями и далеко не всегда это делалось в соответствии с законом. В Риме и в лагерях легионеров в его честь устанавливались статуи рядом со статуями Тиберия, в его день рождения совершались публичные жертвоприношения, в государственных документах его имя стояло рядом с именем принцепса.
Сеян как бы олицетворял собой политику Тиберия, стремившегося наделять властью не только по рождению, но и в соответствии с заслугами. Можно вспомнить, что и раньше, в период гражданских войн и триумвирата нередко всадники становились консулами и командующими армиями, чему пример — Гай Марий или тот же Марк Випсаний Агриппа — отец Агриппины, матери Калигулы. Родившись в семье всадника (предположительно), он стал выдающимся полководцем, верно и доблестно служа Октавиану, сыграв решающую роль во многих сражениях и, особенно, в битве у мыса Акция в 31 году до н.э. Август сделал его своим зятем. Он трижды был консулом — дело небывалое даже для знатного нобиля — получил звание проконсула и власть трибуна. Только преждевременная смерть положила конец этой блестящей карьере. Таким образом, Тиберий как бы продолжал эту политику божественного Августа, предоставив Сеяну консульство, командование вооруженными силами провинций и важный жреческий сан. В Ближней Испании в 31 году, когда Сеян исполнял консульские обязанности, были даже выпущены деньги с его портретом, что было затем поддержано другими провинциями. Тем самым как бы признавалось исключительное положение Сеяна.
Что же мешало Сеяну стать законным преемником принцепса? Прежде всего, низкое происхождение, а также слишком быстрая служебная карьера без последовательной смены магистратур: он сразу стал претором, а затем и консулом. Не в его пользу играло и то обстоятельство, что он никогда не был командующим на полях сражений и, соответственно, не добивался побед над варварами и не праздновал триумфа. Всадник не мог исполнять также и жреческие обязанности, и потому он не находился под покровительством богов. В целом аристократическая система принимала его, но большинство сенаторов рассматривали Сеяна как чужака; большинство молча его ненавидели, кое-кто даже говорил об этом открыто. Несмотря на огромную власть, Сеян все же был далек от того, чтобы контролировать весь государственный аппарат, поскольку большинство наместников провинций, как и префект Египта, подчинялись непосредственно Тиберию. В самом Риме городские когорты и стража подчинялись префекту города. Наконец, у простого народа Сеян был непопулярен, поскольку ему по праву приписывали гонения на семью Германика. Сеян во многом был своеобразным политическим орудием в руках Тиберия и властвовал, опираясь на страх, но в отличие от Тиберия, он не имел прав на эту власть.
Против него была императорская семья, за исключением дома Друза II, в который он официально вошел, а также большинство сенаторов и народа; однако он обладал исключительным доверием, которое Тиберий проявлял к «своему Сеяну», впрочем, подозрительный характер стареющего принцепса был хорошо известен, так что доверие это не стоит преувеличивать. Оставив принцепса и вернувшись в Рим для исполнения консульских обязанностей, Сеян оказался лицом к лицу с семьей Тиберия, где находился и молодой Калигула, будущая жертва префекта претория. Юноша, судя по всему, пользовался доверием своего деда, поскольку источники не говорят о каких-либо противоречиях между ним и Тиберием.
В это время в Риме появилось немало анонимных пасквилей против Сеяна; впрочем, то было обычное явление, поскольку ругательства и вышучивание властей в условиях всеобщего страха были как бы последним прибежищем общественного мнения, и Тиберий, и Сеян черпали в этих «сплетнях» материал для обвинения в оскорблении величия, однако подобное оружие могло быть применено и против Сеяна. Общественное мнение сразу же подмечало признаки немилости со стороны богов (инциденты в ходе жертвоприношений; статуя Фортуны, повернувшаяся спиной к префекту преторианцев и др.) или со стороны Тиберия (отсутствие в письме привычных уважительных слов; просьба к Сеяну оставаться в Риме и не выезжать к нему и др.). Есть некоторые свидетельства, что Сеян в течение лета 31 года чувствовал себя не очень уютно на заседаниях сената, когда его окружали нобили самых высших
В «Анналах» Тацита утеряна большая часть 29 года, весь 30 год и значительная часть 31 года. Только Дион Кассий, который, в отличие от Тацита, был менее словоохотлив, приводит некоторые сведения о событиях тех лет. Единственный голос, восхвалявший Сеяна, в римской историографии принадлежит Гаю Веллию Патеркулу. Он был офицером, сражавшимся в Германии, в 15 году н.э. стал претором, а 15 лет спустя в 30 году написал «Римскую историю». Веллий Патеркул открыто восхищался «новым человеком»: «Редко когда предводители народа не вступают в союз с людьми выдающейся судьбы и трудолюбия. Двое Сципионов выбрали двух Лелиев; Август полностью доверился Марку Агриппе и Статилию Тавру, и не препятствовал им по нескольку раз получать консулат, триумф или жертвоприношения. Эти умелые правители проявляли себя в великих делах и для них было наказанием заниматься чем-то второстепенным. Таким образом в государстве надлежит воздавать должное талантам и придавать им вес, в котором они нуждались. Располагая подобными примерами своих предшественников, Тиберий взял себе в помощники Элия Сеяна. Его отец был одним из лучших в сословии всадников, мать происходила из известной и знатной семьи. У него было немало родственников, в том числе — дядя-консул. Сам Сеян отличался огромным трудолюбием и всегда полностью отдавался порученному делу. На вид это был суровый человек, однако он любил жизнь и умел ей радоваться. Исключительно требовательный к себе и другим, он вместе с тем умел ценить самоотдачу и самостоятельную мысль» (Римская история, 127). Затем, напомнив о великих «новых людях» времен республики, в том числе Катона Цензора, Мария и Цицерона, Веллий Патеркул пишет так: «В подражание этим примерам Цезарь испытывал Сеяна в деле управления, а тем временем сенат и римляне полушутливо говорили, что теперь их безопасность находится в надежных руках» (Римская история, 129). Наконец, перечислив все великие деяния принципата Тиберия и упомянув, после какой тяжелой потери принцепс начал испытывать недоверие к своей невестке и внукам, Веллий Патеркул просит богов: «Юпитер Капитолийский, основатель и защитник Римского рода, Марс-мститель и Веста, хранительница очага, и все другие боги, которые столь высоко подняли могущество Рима и распространили власть на весь мир, прошу вас, сохраните и защитите этот порядок вещей, этот мир и нашего принцепса. Сделайте так, чтобы он очень долго занимал свой пост и дайте ему наследников умных и способных, чтобы они могли управлять не только миром, но и сердцами своих граждан, распространяя добрые мысли и борясь против всего дурного» (Римская история, 131).
Сохранявшаяся до октября 31 года официальная доктрина гласила, что мысли и советы Сеяна были «благочестивыми»; однако последовал один-единственный удар судьбы — и они превратились в кощунственные.
XIV. Смерть Сеяна избавляет Калигулу от его главного врага
В основе возбужденного против Сеяна дела было обвинение в заговоре, однако намного сложнее определить, что же действительно слушалось в ходе процесса. Представляется очевидным существование «партии», сформированной Сеяном, куда входили несколько сенаторов и даже бывшие консулы, однако Сеян не являлся истинным руководителем этой группировки, которая скорее напоминала группу давления, где каждый стремился подороже продать свою поддержку и получить прибыль. Компромисс являлся естественным для тех, кто не относился к знатным семействам и не был с ними связан. Напротив, понятие заговора можно легко принять, если ограничиться семейным кругом: Сеян, любовник Ливиллы, жены Друза II, помолвленный на их дочери Юлии, после устранения Друза II и всего дома Германика (Калигула после своей матери и братьев должен был стать следующей жертвой) мог в случае смерти Тиберия стать регентом от имени его внука Гемелла. И достаточно исчезнуть последнему, как вся власть могла быть вручена Сеяну и его детям. В этом отношении заговор был делом, требующим немало усилий и времени. Тиберий понимал, что после устранения Сеяна именно на того падет ответственность за смерть Друза II. Он, похоже, действовал непроизвольно, защищая свою семью, после того, как получил письмо от Антонии, матери Германика. Та считала, что должна продолжить дело Ливии и быть охранительницей семьи, во имя чего и заявила об угрозе заговора Сеяна. Наконец, Тиберий прекрасно понимал, что само понятие заговора значительно расширит круг подозреваемых и увеличит возможности выдвигать обвинения, выносить приговоры и раздавать награды (деньги, магистратуры, жреческий сан). Никогда не приходилось ему задавать столько вопросов в связи с заговором, как в течение месяца, последовавшего после падения и гибели Сеяна.
Итак, первотолчком стало письмо Антонии, которая настаивала на том, чтобы принцепс отстранил Сеяна от должности префекта претория. Оно попало на уже подготовленную почву, хотя последовавшие затем события и казались, на первый взгляд, совершенно неожиданными. В Риме принцепс располагал солидной поддержкой — среди сенаторов было более двух десятков человек, враждебно настроенных к Сеяну. Среди них — Луций Какиний Галл, Луций Аррунций, Сект Аппулей и, особенно, давний друг принцепса Луций Кальпурний Пизон, префект Рима. Этот знатный 79-летний нобиль был одним из великих полководцев и администраторов Августа в Альпах, на Дунае, в Азии, Сирии и Финикии. Консул в 15 году до н.э., член коллегии понтификов, он имел сестру, которая была помолвлена с Юлием Цезарем, что вводило его в царствующую семью. С 17 года он, будучи префектом Рима, являлся, таким образом, третьим лицом в государстве и, пользуясь доверием Тиберия и сената, исполнял свои обязанности умело и с чувством меры. После отъезда Тиберия из Рима Пизон являлся гражданским представителем принцепса в столице, тогда как Сеян был его военным представителем. Пизон не вмешивался в конфликт между Тиберием и Агриппиной, хотя и понимал, что виноваты в нем оба — и Тиберий, и Агриппина.