Калинка-малинка для Кощея
Шрифт:
Пока что так и не удалось определить, как именно мы оказались в Ушбани. Специальных ходов не было, магически создать проход никто не мог. Или просто мы не знали такого умельца.
Матушка, выслушав нашу историю, только брови нахмурила. Отец принялся узнавать через всех подручных колдунов-ведунов, как такое могло произойти. Изучить подобранный кусочек плоти в «Умряге» так и не удалось — он пропал бесследно. Видимо, со всей этой беготней от жнецов я не уследил да потерял.
Могута теперь наведывался в гости. Слепцом буду, если он это делал не ради Зирьяны. Девица ему приглянулась еще
— Рыжая твоя гостья и Могута, — любезно подсказал Дивислав. — Или ты за это время успел еще кого-то притянуть?
— Что ты, братишка, — улыбнулся я, — никого. Я ведь беспокоюсь, чтобы вам с милой невестушкой было где разместиться.
Судя по выражению лица Дивислава, слова достигли цели.
Но в то же время, если раньше при упоминании о женитьбе он смотрел с явным желанием порезать незадачливого напоминателя на мелкие кусочки, то сейчас в его взгляде было нечто странное. Словно не так уж и против он, чтобы Калина вошла в Кощеев дом. Хорошо это или плохо — я пока не определил.
Я с недоверием посмотрел на Дивислава. Неужто и впрямь отыскал свою судьбу, а Лишка наконец-то указала на правильную девицу? Может, правильную не в смысле воспитания и всего остального, но именно ту, которая нужна Дивиславу? Ведь матушка у нас тоже… вопреки всем канонам, в общем-то. Батюшке всё пытались дочек княжеских сватать, искусниц разных… а ему понравилась Рада, купеческая дочь. А по упертости с ним соперничать никто не в силах, разве что сама матушка. Потому и живут душа в душу уже много лет.
— Какой ты у меня заботливый, — наконец-то со вздохом сказал он, понимая, что родственные связи — святое. И лучше как-то похвалить, чем озвучить истинные намерения.
…Ужив обосновался на западной окраине Удавгорода, прямо вдоль Змеиной дороги. Приезжие, особенно люди, старались сюда не заглядывать. Оно и ясно, в основном змеелюды тут и обитают. Со своими привычками, уставом, традициями и весьма своеобразным понятием о гостеприимстве.
Дома тут и не дома вовсе — конусообразные шатры, вершину каждого из них обвивает змейка-флюгер. При перемене направления ветра глаза змейки вспыхивали красным светом, а гибкое темное тело начинало извиваться, будто живое, поворачиваясь в нужную сторону.
Дом Ужива был темно-серым, совсем невзрачным. Ушастая ящерица размером с доброго волкодава сидела на цепи возле будки и, прикрыв невыразительные голубые глаза без зрачков, из-под тяжелых век следила за нами. В первый раз, когда я её видел, здорово насторожился. Откуда знать, что на уме у существа с полумертвым взглядом, мощным хвостом и когтями, которыми легко можно пропороть человеческую плоть до кости?
Однако Гррах уже хорошо знал нас, поэтому даже не отреагировал. Вкусного всё равно ничего не принесли, хозяину вреда не причинят, с визгами ужаса тоже бегать не станут. В общем… никакой пользы от таких гостей. Ни себе, ни желудку, ни душеньке. Сплошная скука.
Шкура, прикрывавшая вход в шатер, при нашем приближении сама растаяла в воздухе, обнажая черный зев входа. Тут же обдало запахом мускуса, благовоний и ароматного дыма.
— Заходите-заходите уже, — послышался скрипучий голос Ужива. — Тепло сейчас тут всё повыпускаете, а мне опять угли жечь. Вообще никакого уважения к старику!
Я невольно усмехнулся и вслед за Дивиславом нырнул в шатёр. Тут же по глазам ударила тьма, а голова закружилась от смеси сильных и сладковато-удушливых запахов. Рядом послышался судорожный выдох Дивислава. Это змеиное обиталище он не любил поболе меня, поэтому и реагировал соответственно.
На некотором расстоянии, на уровне глаз зажёгся тусклый оранжевый круг со старательно выписанными извилистыми символами. Под ним, на застеленном коврами полу, сидел Ужив. Седой давно, старый змей. Длинные волосы перехвачены кожаной лентой на лбу, от которой тянется вниз еще одна да прикрывает левый глаз. Только вот совсем не так, как у Лишки, у той повязка. А у Ужива нижний конец ленты свободный, только до скулы достает и отсвечивает приглушённо-желтым светом. Всё потому, что зрение змеиное позволяет ему видеть окружающих насквозь. Но коль долго своим врождённым даром пользуется и на всю катушку, то потом сам будто выжатая тряпка. Было как-то дело, рассказывал мне это за кружкой хвельцы, когда однажды пересеклись в «Умряге».
Кожа у Ужива смуглая, глаза поуже, чем у людей. По цвету — жёлтые-желтые, смотришь и аж горячо становится. Нос длинный да крючковатый, но не уродует, просто делает не таким, как мы. Губы узкие, острый подбородок, сеть тонких морщинок. Только ощущение, что это всего лишь маска, чтобы запутать, отвести взгляд, обмануть… В правом ухе висит малахитовая серьга в виде змеиной головы.
Одежда у Ужива простенькая: коричневая рубаха, подпоясанная плетёным поясом с бахромой, штаны. Сидит так, что не видно, обут или босой. Любят все змеелюды располагаться на полу. Как сесть на табурет или на стульчик — вечно у них начинаются страдания.
Ужив поднял руку в приветственном жесте; звякнули тонкие браслеты из чешуеобразных звеньев на запястьях, вспыхнули зеленоватым светом.
— Присаживайтесь, гости дорогие, — улыбнулся он уголком губ. — Нынче наши боги милостивы.
— И пусть такими и остаются, — ответил я, улыбаясь.
Ритуальная часть приветствия сказана. Дивислав не стал себя утруждать, только кивнул. Ты б еще ногой шаркнул, вообще б хорошо было!
Впрочем, Ужив знал нас пару десятков лет, поэтому особо церемоний не ждал. Только, пряча усмешку, смотрел, как мы устраиваемся напротив.
— Этот ковёр мягче прошлого, — внезапно заметил брат и вопросительно посмотрел на Ужива.
Тот только хрипло рассмеялся:
— Знаешь ли, я с годами не молодею. А потому надо и что мягкое подстилать, а то вдруг ноги не удержат.
— А на что тебе тогда хвост? — невинно осведомился я.
— Хвост, мальчик мой, создан для куда более интересных целей, — с улыбкой мягко сказал Ужив. Только вот глаза при этом остались холодными и внимательными.
Я покачал головой. Предполагать, что там за цели, попросту не стал. Ужив всё равно не скажет. А так голову закружит своими мудрёными словами, что потом вовек и не разберёшься.