Калиостро
Шрифт:
Как проходило паломничество молодых супругов и действительно ли они его совершили — неизвестно. Достоверно одно: когда (на обратном, по их словам, пути) они прибыли в Экс-ан-Прованс и остановились в гостинице «Три дельфина», их приметил проживавший здесь же Казанова и впоследствии поведал об этой встрече в книге «История моей жизни». Надо сказать, обычно Казанова останавливался не в худших гостиницах, следовательно, ко времени их встречи дела супругов шли не так уж плохо. Распознал ли знаменитый соблазнитель в Бальзамо своего собрата-авантюриста или принял его за подлинного паломника? Трудно сказать, ведь «История…» написана тогда, когда автор, как и вся остальная публика, уже знал печальный финал карьеры Калиостро…
«Однажды за обедом завели разговор о новоприбывших паломнике и паломнице, итальянцах, что шли пешком из Галисии от святого Иакова, должно быть, знатных особах, ибо, вошед в город, они роздали нищим немало денег. Прелестная паломница, коей, сказывали, было лет восемнадцать, такая была уставшая, что сразу легла почивать» 9. Побуждаемый
22
Казанова пишет, что прекрасная паломница звалась Серафиной Феличиани, тогда как, по мнению большинства исследователей, в мае 1769 года она еще именовалась Лоренцей, а имя Серафина приняла лишь в 1777 году во время второго посещения супругами Лондона.
Она поведала, что возвращается в Рим вместе с мужем своим, довольная, что поклонилась святому Иакову Компостельскому и Деве дель Пилар; туда они шли пешком и так же возвращаются обратно, живя одним подаянием, тщетно надеясь нищетою своей заслужить перед Господом, ибо много грехов на душе ее. “Но напрасно я всегда прошу один только медный грош, — сказала она, — мне всегда подают серебро и злато, и потому мы понуждены во исполнение обета раздавать, вошед в город, все деньги нищим, ведь оставить их у себя — значит, не верить в бесконечную милость Господню”».
На следующий день супруг прекрасной римлянки пригласил Казанову позавтракать с ними, и хотя парочка показалась венецианцу весьма сомнительной, отчего появляться в их обществе у него желания не было никакого, любопытство пересилило и приглашение он принял. За завтраком Казанова спросил у Бальзамо о роде его занятий, и тот ответил, что зарабатывает на жизнь рисованием, используя только перо и черную краску. В сущности, сам он ничего не изобретает, а копирует гравюры и эстампы, причем его работы не отличишь от оригинала. Желая приободрить паломника, Казанова сказал, что, владея таким искусством, он может быть уверен, что всюду заработает себе на хлеб. «Так все говорят, и все ошибаются. Моим ремеслом не прокормишься», — возразил пилигрим. И добавил, что и в Риме, и в Неаполе он едва сводил концы с концами. Дабы продемонстрировать свое искусство, Бальзамо показал «изготовленные им веера, краше которых и вообразить нельзя. Они были нарисованы тушью, а казались гравюрами. Чтобы окончательно убедить меня, он извлек копию Рембрандта, что была, коли возможно, краше оригинала. Талант его был несомненный, а меж тем он клялся, что ему на жизнь не хватает. Он был из породы гениальных лентяев, что предпочитают бродяжничать, а не трудиться. Я предложил ему луидор за веер, но он отказался, прося принять его в дар и устроить для них за табльдотом сбор пожертвований, ибо послезавтра они хотели ехать».
Разумеется, очаровательная паломница не могла не увлечь великого соблазнителя Казанову, тем более что он сразу разглядел в ее облике нечто такое, что никак не вязалось с благочестием. Тем не менее, когда он предложил ей написать на карточке свое имя, она ответила, что писать не умеет, ибо в Риме девушек, коих воспитывают в понятиях чести и добродетели, не учат ни чтению, ни письму, дабы они не могли ни писать любовных записочек, ни читать их. «А что ей еще остается при таком супруге, как не быть добродетельной? — подумал Казанова. — Ведь он глаз с нее не спускает!» И не рискнув вступить в соперничество с темпераментным соотечественником, отечески попрощался с молодой парой.
На следующий день прекрасная паломница явилась в комнату к Казанове и попросила у него рекомендательные письма в Авиньон, куда лежал их путь; Казанова написал два — одно банкиру, другое трактирщику, то есть людям, чьи услуги более всего нужны путникам. Вечером красавица вернула письмо к банкиру, ибо, как сказал супруг, оно им не понадобится. Возвращая Казанове записку, она просила как следует проверить, та ли эта записка. Внимательно перечитав текст, Казанова не заметил ничего необычного; тут паломница рассмеялась и достала из кармана еще одно письмо, точно такое же, и сказала, что это и есть оригинал, а поначалу она показала ему копию, выполненную ее супругом. Знаменитый авантюрист не поверил; тогда красавица позвала мужа, и тот подтвердил ее слова. «Я долго восторгался его умением, присовокупив, что он может извлечь из него немалую выгоду; но действовать надлежит с превеликой осторожностью, а то можно и головы лишиться». Ведь в те времена за подлог можно было угодить на виселицу.
«Сейчас,
Но ранее оба авантюриста встретились еще раз — в 1787 году в Венеции, куда Джузеппе Бальзамо, он же граф Калиостро, и Лоренца, она же графиня Калиостро, прибыли проездом из Неаполя. Супруги Калиостро поразили своих поклонников роскошью платья, сверкали дорогими перстнями, разъезжали в собственной карете и остановились в лучшей гостинице, в то время как Казанова донашивал некогда лучший, но с тех пор успевший вытереться на локтях фрак и столь же потертые бархатные кюлоты; работал же бывший авантюрист штатным осведомителем инквизиции. Тем не менее оба мужчины быстро нашли общий язык, и в течение нескольких дней Казанова возил знаменитую пару по каналам, показывая красоты своего родного и любимого города (за право вернуться в который ему пришлось стать доносчиком). Говорят, престарелый Казанова пытался выведать у Калиостро его тайны — то ли масонские, то ли чародейские, дабы потом — по долгу службы! — донести на него инквизиции. Но магистр умел хранить свои тайны и приучил не болтать собственную супругу, так что осведомителю ничего не оставалось, как в очередной раз сочинить отсебятину. И все же, несмотря на свое малопочтенное занятие, Казанова посоветовал Калиостро держаться подальше от Рима. В ответ Калиостро кивнул и тотчас забыл о предупреждении престарелого ловеласа. Но Лоренца, похоже, не забыла.
И снова в путь… В Марселе Бальзамо удалось завязать интрижку с некой особой изрядного возраста, страстной любительницей алхимии, и, как пишет Л. Фигье 10, Джузеппе пообещал омолодить воздыхателя увядающей красотки. Под предлогом необходимости приобретения дорогостоящего оборудования супруги почти месяц тянули из легковерной графини деньги, а когда в Марсель прибыл брат Лоренцы, красавчик Паоло, попытались устроить его брак с одной из дочерей (или сестер) почтенной графини. Не встретив поддержки ни с одной, ни с другой стороны, замысел провалился, и супруги вместе с Паоло, сообщив, что отправляются на поиски необходимых для омоложения зелий, в карете графини отбыли в Испанию, где не без выгоды продали экипаж. В Испании молодой человек попытался отыскать свою принцессу Грезу — принцессу Трапезундскую, которой, как ему предсказали, суждено было стать его женой. Не встретив суженую, Паоло вернулся в Италию, а Бальзамо, запомнив его рассказы о знатности и красоте принцессы, в своей легендарной биографии намекнет, что матерью его является принцесса Трапезундская. Цепкая память и умение вовремя использовать узнанное, услышанное или придуманное помогали магу создавать вокруг себя ореол всеведения и загадочности.
Продолжая свой путь по Испании, супруги прибыли в Барселону, где стали выдавать себя за разорившихся аристократов, заключивших тайный брак против воли родителей; нашлись те, кого эта выдумка разжалобила, но особого дохода она не принесла. Тогда Бальзамо попытался отыскать поклонников алхимии и прочего чародейства, но, видимо, рекламировал себя столь энергично, что набожные испанцы сочли его чернокнижником, и даже чары Лоренцы, привлекшей внимание могущественного графа Риклы, с трудом отвели от него грозу. После четырехмесячного пребывания в Барселоне супруги спешно покинули город и отправились в Мадрид. Отметим, что показания Лоренцы на допросе у комиссара Фонтена (1 февраля 1773 года) немного расходятся с вышеприведенной версией. По ее словам, Бальзамо, будучи искусным рисовальщиком, стал получать заказы от местной знати и даже от вице-короля Каталонии. Когда же вице-король однажды увидел Лоренцу, то воспылал к ней непозволительными чувствами и решил убрать счастливого соперника. А так как свидетельства о браке у супругов с собой не было, то Джузеппе легко можно было обвинить в прелюбодействе и посадить в крепость. Лоренце удалось упросить вице-короля не трогать ее супруга, а сама она с помощью поклонников срочно выписала из Рима бумагу, подтверждавшую заключение брака. Предъявив искомый документ, супруги почли за лучшее покинуть Барселону. О том, пришлось ли Лоренце уступить вице-королю, история умалчивает.
Прибыв в Мадрид, Бальзамо понял, что для спокойной жизни, а главное, для его магических сеансов («Чудесные тайны» он по-прежнему возил с собой) необходимо заручиться поддержкой какого-нибудь знатного вельможи, что сделать можно было исключительно с помощью неотразимых чар Лоренцы. Джузеппе несомненно любил жену, но любил ее по-своему — как любят красивую вещь, обладание коей льстит ее владельцу. Иначе как расценить его торговлю прелестями супруги? Неужели только корыстью? Калиостро не был стяжателем, зато тщеславием природа наградила его сверх всякой меры, и в век, когда в аристократических кругах супружеская любовь и верность считались неприличными, ему наверняка льстило, что спутница его пользуется бешеным успехом у испанской знати. Что думала по этому поводу сама Лоренца? Воспитанная в твердых правилах католической веры, она была готова им следовать, но, не обладая сильным характером, всегда уступала напористым уговорам мужа. Да и внимание знатных кавалеров ей льстило. К тому же в открывшейся перед ней новой жизни она наконец без оглядки могла удовлетворять свою страсть к нарядам. Супруг никогда не отказывал ей в деньгах (если, разумеется, их удавалось раздобыть) и сам с удовольствием украшал «свою куколку». Правда, существует мнение, что Калиостро только на людях вел себя с женой обходительно, наедине же являлся суровым и жестоким деспотом. Сомнительно, чтобы магистр был способен на обдуманную жестокость, а вот вспылить, взорваться мог вполне…