Камеи для императрицы
Шрифт:
— Анастасия, зачем терпеть такие побои? — Лейла подошла к ней совсем близко и заглянула в лицо. Анастасия увидела в ее глазах безмерное удивление. — Ты уедешь в свой город Херсон. Ты будешь жить долго и счастливо. Расскажи им все. Тогда они отпустят тебя…
Анастасия разжала зубы. Край воротника, прокушенный насквозь, лег ей на губу. Слезинка скатилась по щеке и стала пятнышком на этом белоснежном голландском полотне. Лейла провела ладонью по мокрому следу и за подбородок повернула ее голову к себе.
— Ну, говори…
Анастасия могла бы сказать юной художнице, что не боль от ударов кнутом мучает ее сейчас. Эта боль — ничто в сравнении с другим страданием. Когда она
— Вы же все знаете, ваша светлость… — Анастасия облизнула пересохшие губы и глубоко вздохнула. — Да, я привезла письма хану из России. В них упоминалось о деньгах. Он их получил…
— Сумма? — неожиданно подал голос Казы-Гирей, и таким образом, Анастасия узнала, что двоюродный брат Шахин-Гирея тоже изучал когда-то французский язык.
— Триста тысяч рублей… — Она не собиралась скрывать известные им вещи, а объем финансовой помощи увеличила в шесть раз специально: пусть думают, что у крымского правителя есть мощные резервы.
Теперь ей надо было тянуть время. Анастасия точно помнила, что оставила карту, разложенной на столе, а на ней — письмо от Лейлы. Глафира, конечно же, расскажет князю Мещерскому о том, как и когда она уехала из монастыря. Мысленно Анастасия отдавала поручику приказ: «Скорее в дорогу. Найди меня. Спаси меня!»
Казы-Гирей, путаясь во французских глаголах и местоимениях, стал спрашивать ее о других деталях нынешнего сотрудничества России с Крымским ханством. Все, что Анастасия считала возможным признать, она сообщала. Но говорила медленно, с заискивающими интонациями. Она хотела убедить его в том, что наказание кнутом возымело свое действие и смертельно напугало ее. Она также через слово повторяла, что является лишь частным лицом, обыкновенной путешественницей, которую попросили передать адресатам пакеты, и потому многого она, увы, знать просто не может.
Анастасия изредка посматривала на Лейлу. Третья жена слушала ее, так же внимательно, как и Казы-Гирей. Анастасия не сомневалась, что юная художница поверила ей и довольна ее послушанием. Иногда Лейла что-то быстро говорила по-татарски двоюродному брату хана. До Анастасии долетали только обрывки фраз. Похоже, турчанка подтверждала ее слова.
На замызганный пол мастерской легли белые квадраты света от окон. Солнце клонилось от зенита к западу. Князь Мещерский с кирасирами уже мог скакать через кипарисовую рощу. Анастасия немного успокоилась и даже пошевелила руками, связанными за столбом.
Но это была ее первая встреча с османской разведкой. Она еще не знала, как жесток, вероломен и хитер противник.
— Может быть, теперь вы расскажете нам о господине Турчанинове? — спросил ее Казы-Гирей.
— Турчанинов? — Анастасия задумалась. — Он служит у Светлейшего князя. Такой неприятный человек.
— Чем же он неприятен?
— Он берет большие взятки при передаче прошений Григорию Александровичу.
— Вы давали ему деньги?
— Зачем? — Анастасия пожала плечами. — Я могу обращаться к своему дальнему родственнику напрямую.
— Значит, вы не давали ничего Турчанинову, — зловеще констатировал Казы-Гирей. — Наоборот, это он заплатил вам, потому что вы — сотрудник секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний…
— Я — сотрудник чего? — вполне достоверно удивилась она.
— Секретной канцелярии.
Анастасия опустила голову и начала сосредоточенно вспоминать. Затем в недоумении снова взглянула на Казы-Гирея.
— Нет, о таком учреждении в Херсоне я не слышала.
— Зато я слышал! — прорычал он.
Казы-Гирей шагнул к Анастасии, схватил руками воротник ее рубашки и рванул его в две стороны. Однако крепкая ткань не поддалась. А может быть, двоюродный брат хана был не так силен и страшен, как хотел казаться. Тогда татарин вытащил из ножен, торчавших за его широким цветным поясом, турецкий бебут — короткий, не более полуаршина в длину [66] , кинжал с костяной рукоятью и кривым клинком. Его острием он поддел ей рубашку у горловины и в один миг распорол до пояса. При этом стальной конец бебута прошел как раз посередине груди Анастасии и оставил между двух прелестных холмиков рану — узкий, ровный, словно стрела, но не очень глубокий след, тотчас заполнившийся кровью. Алая струйка побежала вниз, ей на живот, на кирасирские лосины, на ботфорты, на глинобитный пол. Казы-Гирей куском рубашки, свисавшим с плеч Анастасии, вытер кровь на кинжале, бросил его в ножны и повернулся к Лейле:
66
35,5 сантиметра.
— Сейчас она заговорит по-другому…
Но третья жена Шахин-Гирея не ожидала такого поворота в допросе русской путешественницы. Увидев ее обнаженной до пояса перед мужчинами, истекающей кровью и согнувшейся у столба от боли, она побледнела, как полотно. Зрачки у нее расширились. Голосом, полным гнева и отчаяния, она крикнула Казы-Гирею:
— Негодяй! Ты обещал, что отпустишь ее, если она все расскажет!
— Госпожа, вы помогли мне. — Двоюродный брат хана поклонился Лейле. — Вы исполнили ваш долг. Мне осталось исполнить свой… Поезжайте в Бахчи-сарай. Вас ждут в гареме. Будьте спокойны. Никто не узнает об этом…
Он дал знак слугам. Они отворили дверь и затем низко склонилисъ перед третьей женой хана. Молчание длилось долго. Лейла обвела глазами согбенные в поясницах фигуры и поняла, что изменить больше ничего не сможет. Анастасия еще успела встретиться взглядом с крымской подругой и на прощание процитировать для нее строчку из Корана:
— Алла эр кеснин гонълюне коре берсин… [67]
Они были совершенно уверены в своей безопасности и даже не закрыли двери на засов. Деловито они готовились к продолжению пыток. Один из них снял с крюка широкий сыромятный ремень и попробовал рукой его на крепость и гибкость. Другой стал освобождать плотницкий стол, сбрасывая вниз все инструменты. Третий, самый молодой, снял кафтан и закатал рукава рубашки. Двое бородачей, не обращая внимания на товарищей, шарили на полках и доставали оттуда ножи и кусачки. При этом все слуги старались не смотреть на Казы-Гирея. Он стоял перед Анастасией и грубо ласкал ей груди. В его взгляде жила только похоть. Она же не ощущала ничего. Пока Лейла находилась здесь, она могла с твердостью скалы противостоять врагам, а теперь точно скользила вниз, на дно глубокой пропасти. Пусть глаза маленькой турчанки вначале горели ненавистью, но потом в них вспыхнуло иное чувство, не менее сильное. Все равно это было, как сияние, и оно удерживало Анастасию в своем поле. Она думала о Лейле и внезапно пожалела ее.
67
Бог воздаст всем по их заслугам… (тюрк. — тат.)