Камеи для императрицы
Шрифт:
Бывший прапорщик бросил на нее цепкий, хитрый взгляд:
— Это уж точно. Иначе бы мы с вами за столом здесь не сидели и так мило беседы бы не вели…
Довольно долго они убеждали Никонова, что никаких репрессий по отношению к вероотступникам в Крыму государыня Екатерина II применять не будет, обращать их вновь в лоно матери нашей православной церкви — тоже. Пусть живут, как жили. Великая царица признает выбор тех, кто был подданным ее, но в силу жестоких обстоятельств, чтоб сохранить жизнь, переменил веру. Не религиозные обычаи важны ей, но приверженность к Отечеству, готовность искупить невольную ошибку добрыми деяниями.
— Прямо сейчас? — спросил осторожный Никонов.
— Конечно, нет! — засмеялась
Трудный разговор прервал Искандер-Александр. По татарскому обычаю он принес гостям раскуренный кальян, сладости, фрукты и чай. Хозяин дома разлил в пиалы остатки водки, и они выпили за процветание рыбного промысла Касыма из Ахтиара, за благополучное разрешение от бремени его жены Фариды, за хорошую погоду на море и за русский фрегат, что должен прийти в Балаклаву.
А древнегреческие камеи, числом три, которые в доме рыбака называли «морскими камнями» и которыми играла его младшая дочь Мадина, Никонов подарил вдове подполковника Аржанова на память.
Еще одну камею, наверное, самую красивую — из двухслойного темного оникса, с бежевого цвета фигурами сатира и обнаженной нимфы, лежащей под деревом, — Анастасия купила у маленького ныряльщика за два золотых флори, когда Искандер-Александр пошел провожать путешественников к причалу.
Глава шестнадцатая
ДОРОГА ДОМОЙ
Если бы мать хоть один раз ласково погладила Лейлу по голове или поцеловала, то она считала бы, что ее детство и отрочество прошли счастливо. Но этого не случилось. Вместо матери с ней была только Асана.
Всю свою любовь и нежность прекрасная Сафие отдала пяти сыновьям. Они появлялись на свет один за другим, росли сильными и здоровыми, радовали родителей успехами. Шестая беременность протекала тяжело, и роды были трудными. Родилась девочка — маленькая, слабая, походившая сначала на гадкого утенка. В два года Лейла заболела желтухой. В семье сразу смирились с потерей: Аллах дал, Аллах взял. Но плохо они поняли Его намерения. Всевышний уже держал руку над головой кудрявой, черноволосой, необыкновенно улыбчивой и веселой девочки. Лейла выжила. Выходила ее Асана, двадцатитрехлетняя служанка из Антальи, взятая в дом по просьбе дальних родственников.
Потом Асана так и не вышла замуж. Она пожелала остаться навсегда со своей обожаемой госпожой. Без малейших колебаний она поехала с Лейлой из Румелии в эту страшную провинциальную глушь — город Бахчи-сарай. Хан тотчас дал третьей жене новых служанок — молодых, ловких, работящих. Но одна сорокалетняя Асана имела право переступать порог ее гостиной без разрешения и оставаться там столько, сколько захочет. Лишь с Асаной Лейла всегда говорила откровенно, лишь к ее советам прислушивалась.
Как и в Румелии, утро для Лейлы начиналось со звуков шаркающей походки верной служанки. Она открывала глаза и видела приземистую фигуру, чуть переваливающуюся на коротких ногах. У Асаны опухали колени и болели суставы. Но это не мешало ей усердно трудиться. Она помогала Лейле одеться, умыться, расчесывала ее чудные волосы. Затем разжигала очаг и варила кофе. После этого садилась на ковер возле своей повелительницы и рассказывала ей те новости, что услышала сегодня на кухне, куда ходила за лепешками; у фонтана, где набирала воду; в кладовой истопника, который выдавал ей дрова для очага.
Жены крымского хана получали от него денежное содержание, согласно своему статусу (Лейла — меньше, чем Мариам и Хатидже, — 300 акче в день), и распоряжались им по собственному усмотрению.
Таким образом, пребывая во дворце, каждая из них как бы жила и своим домом. Ведение этого домашнего хозяйства Лейла тоже доверила Асане. Раз в неделю с ней, с младшим евнухом Али и небольшой охраной она ездила на базар и посещала там лавки. Покупки могли
Потому Лейла не удивилась, когда верная служанка привела к ней высокую полную женщину, закутанную в хиджаб, с большой корзиной в руках, где лежали отрезы парчи и шелка. Женщина почему-то не захотела снять чадру, говорила тихим, глухим голосом. Ее ткани Лейле не понравились. Но торговка достала со дна корзины письмо. Лейла развернула его и узнала почерк матери.
Сафие писала о семейных новостях. Старший брат Лейлы двадцативосьмилетний Али уже командовал конным полком спаги, а его первая жена недавно благополучно разрешилась от бремени двойней. Второй брат, Назым, вместе с отцом отправлялся с дипломатической миссией в Персию. Третий брат, Эмин, только что получил хорошую должность при дворе султана. Все были здоровы, счастливы и довольны жизнью. Сафие просила Лейлу выслушать подательницу сего письма, достопочтенную госпожу Фатиму, отнестись к ней с полным доверием и по возможности исполнить ее маленькую просьбу. Она заканчивала послание нежными словами о том, что очень скучает по дочери, любит ее и целует.
Лейла спрятала письмо в карман своей бархатной курточки и спросила гостью, давно ли она приехала из Стамбула. Госпожа Фатима принялась рассказывать о трехдневном путешествии на большом купеческом корабле от берегов Босфора до берегов Крыма. Сама Лейла тоже прибыла на полуостров на корабле, и этот рассказ показался ей вполне достоверным.
— Моя матушка пишет о какой-то просьбе… — Третья жена наконец остановила рассказчицу.
— О, это все торговые дела! — Фатима развела руками. — Я привезла в Крым много хороших и дорогих товаров. Но я не знаю, кому предложить их. Здесь у меня пока нет клиентуры. Местные знатные дамы уже имеют своих поставщиков. Попасть к ним трудно… Вот если только какие-нибудь богатые иностранки. Я слышала, русская госпожа по имени Анастасия ищет уникальные предметы с Востока…
— Да. — Лейла кивнула. — Но три дня назад она уехала из Бахчи-сарая в Инкерман.
— Какое удивительное совпадение! — воскликнула Фатима. — Я ведь оставила весь склад в караван-сарае в деревне Джамчи, на дороге между Инкерманом и Балаклавой, но ближе к Инкерману. Это так удобно… Может быть, ваша светлость напишет госпоже Анастасии письмо? Мы могли бы увидеть ее там…
Лейла подошла к столику «кьона», на котором лежали ее письменные принадлежности: бумага, круглая чернильница с крышкой, пучок гусиных перьев и коробка с мельчайшим речным песком, чтобы присыпать им написанное и так высушивать его. Она обмакнула перо в чернильницу и быстро начертала на плотном шероховатом листе «рисовой» бумаги: «Ma chere amie…» [60] , но потом остановилась, размышляя, как в нескольких фразах изложить суть дела.
60
«Мой дорогой друг…» (фр.)
Вдруг что-то заставило ее оглянуться. Гостья стояла за спиной третьей жены и пыталась через плечо рассмотреть письмо. Этот напряженный, слишком пристальный взгляд не понравился юной художнице. Она бросила гусиное перо на стол.
— Ничего писать не буду.
— Вы не хотите порадовать подругу?
— Она мне не подруга.
— Какая-нибудь вещица на память, — вкрадчиво продолжала Фатима. — Скорее игрушка, чем драгоценность. Не все в нашем мире измеряется деньгами. Есть чувства, мечты, добрые пожелания. В далекой северной стране она напомнит ее сердцу о путешествии, столь примечательном…