Камень. Книга восьмая
Шрифт:
— Понятно, что ничего не понятно, — вздохнул я. — А если применительно к нашей с тобой ситуации?
— Если применительно к нашей ситуации, царевич, — Кузьмин продолжал улыбаться, — сказались твое нежелание и неумение подчиняться кому бы то ни было, еще и воля оказалась гораздо сильнее моей, вот ты и перехватил у меня управление кругом и даже умудрился выполнить поставленную задачу.
— Подожди-ка, Ваня, а такой твой коматоз, близкий к контузии, с чем связан?
— С твоими действиями, царевич, когда ты контроль над кругом перехватывал, — колдун поморщился. — Ты из меня сознание просто начисто
— Прости, Иван, я не специально, — повинился я. — В следующий раз буду аккуратнее.
— Даже и не знаю, решусь ли я на следующий раз, — поежился Кузьмин.
— Может, подлечить? Силы еще есть…
— Иди спать, доктор, — вяло отмахнулся он. — У тебя же завтра фотосессия.
— Как хочешь. Спокойной ночи!
— И тебе. А про то, как ты этого продажного швейцарца толстокожего коланул, ты мне в подробностях завтра расскажешь.
— Договорились…
***
Когда за Алексеем закрылось дверь, Кузьмин обратился в Белобородову:
— Петрович, накапай-ка мне ещё грамм сто пятьдесят лекарства… — Когда коньяк был выпит, колдун причмокнул губами: — Благостно! — И без перехода: — Петрович, а ведь я царевичу не всю правду рассказал о произошедшем…
— Очень интересно, — подобрался тот.
— Царевич мне сознание не просто вышиб, он мне волю полностью сломал. — Кузьмин поморщился. — В норме ведомые колдуны прекрасно осознают, что именно делает круг, хоть и подчиняются своему лидеру, а я вообще ничего не помню! Вообще! Ничего!
— И что?
— А то! Петрович, чтобы тебе было понятно, представь такую ситуацию: я возомнил о себе всякое и захотел стать сильнее с помощью круга и решил для этого использовать «Тайгу». Представил?
— Допустим, — кивнул Белобородов.
— Так вот, у меня это ну никак не получится, — усмехнулся Кузьмин, — по крайней мере, на данном этапе моего развития как колдуна. А не получится, потому что мне нужно действительно добровольное желание колдунов «Тайги» на образование круга, их свободное волеизъявление. Так тебе понятно?
— В общем и целом.
— А царевичу подобное желание с волеизъявлением не требуется, он волю «Тайги» уже сейчас общим скопом поломает и себе полностью подчинит.
— Подожди, Олегыч, — с недоверием протянул Белобородов, — ты у нас тоже не лыком шит и тех же самых колдунов «Тайги» также можешь полностью воли лишить. Так в чем разница между тобой и Лёшкой?
— А вот тут, дружище, мы с тобой вступаем на тонкий лёд таких понятий, как сознание и подсознание, религия с верованиями, эгрегор, базовые установки о родине, долге и чести, впитанные с молоком матери, — хмыкнул Кузьмин. — И так далее и тому подобное. Кухонная философия в чистом виде. Лично я, даже учитывая мои профессиональные навыки, пока не способен до конца лишить человека его базовых установок на подсознательном уровне, а вот царевич вполне, хоть и на время.
— Ну ты загнул! Ни хера не понял! Слушай, Олегыч, может, ты просто хотел на подсознательном уровне Лёшке подчиниться, вот и… — Белобородов с улыбкой сделал игривый жест рукой.
— Ха-ха! — вяло отмахнулся колдун. — Очень смешно, если бы не было так грустно.
— Ладно, проехали. Так чем нам это все грозит, и почему ты эту лекцию
— Вот, Петрович, наконец-то ты начинаешь задавать правильные вопросы, а не подозревать у меня подсознательную содомию. Просвещаю по порядку, но с конца. Царевичу я это всё не стал рассказывать для его, а главное, для нашего общего блага — рано ему ещё в его семнадцать годков свою истинную силу понимать. А чем нам это все грозит? А тем, Петрович, что царевич сознательно или несознательно мной или той же «Тайгой» может не ограничиться и включить в круг своего влияния… Много кого может включить… В перспективе всю Российскую Империю. — И, видя недоверчивый взгляд Белобородова, продолжил: — Вон, глянь на Малый свет, царевич для них уже сейчас и отец, и мать, и воинский начальник. То ли еще будет, Петрович, уж поверь мне! Когда же устойчивую тенденцию заметят старшие Романовы, любящие поиграть в Совет рода, возможны варианты с печальными, и даже летальными последствиями…
Блеснуло лезвие непонятно откуда появившегося десантного ножа…
— Убью суку колдунскую за подобные разговоры! — зашипел Белобородов, держа побелевшими от напряжения пальцами тесак у шеи Кузьмина. — А потом выблядков твоих с жинкой блаженной порешу и сожгу, чтобы твой поганый род дальше не плодился! Только попробуй с кем-нибудь сказанным поделиться, попишу тварину! Господом нашим клянусь!
— Верю, Петрович, охотно верю, — хмыкнул не потерявший ни капельки самообладания колдун. — Я смотрю, ты поверил и проникся открывающимися для сынки совсем не радужными перспективами?
— Проникся в полной мере.
— В каюте точно закладок нет?
— Точно нет, — нож исчез в складках одежды Белобородова. — Я проверял. — Он вздохнул. — Придумал уже, что в рапортине на высочайшее имя напишешь?
— Ещё нет, но соображу что-нибудь. Тем более проверить мои слова все равно никто не сможет. — Кузьмин опять хмыкнул. — И завязывай ты, Петрович, со своей дурной привычкой чуть что за ножик-режик хвататься, тебе все равно со мной даже в таком моем контуженном состоянии не справиться.
— Извини, Олегыч, перенервничал…
— Ну, это как у тебя водится… И накапай-ка мне ещё сто пятьдесят микстуры и про себя, дерганый ты наш, не забудь…
***
— Подъем, матросня! Солнце уже высоко! — В дверь каюты громко стучались. — Пять минут на привести себя в порядок и одеться! Время пошло!
— Господи, Прохор, дай хоть десять минут, — взмолился я, — голова после этой ночки еще чугунная!
— Пять минут, — воспитатель был неумолим. — Тик-так, тик-так. За каждую минуту опоздания плюсом двадцать отжиманий.
— Лёшка, Прохор же это все несерьезно? — услышал я голос Марии. — Какие отжимания?
Рывком уселся на диване, протер руками глаза, оглядел роскошный интерьер здоровенной «хозяйской» каюты и вспомнил, что уступил мольбам сестренок и остался ночевать вместе с ними, получив в благодарность самую большую подушку, теплое одеяло и поцелуи в лобик от Марии с Варварой.
— Прохор такими вещами не шутит, — буркнул я, глядя на появившихся из спальни сестёр, обряженных в длинные тельняшки. — Так, девочки, быстро умываться и одеваться, иначе счастья не видать.