Каменные сны
Шрифт:
НИКИТА. Это развратник испанский?
ПУШКИН. Сразу и развратник… Может, он – просто светский, веселый человек.
НИКИТА. Чужих жен еть – вот все его веселье.
ПУШКИН. Тоже правда. Но сейчас не это неважно. Важно, что приснился он мне.
НИКИТА. В каком виде – вот что важно?
ПУШКИН. Весь был как будто в тумане, глядел необыкновенно печально.
НИКИТА (перебивая). Если в тумане, это хорошо. Это к вёдру.
ПУШКИН. Я стоял перед ним недвижим, а он смотрел на меня как бы снизу. И я его видел насквозь, и он меня. И, знаешь, он не просто смотрел. Он понимал, какая между нами связь. Он сознавал, что я ему автор. И говорил мне что-то, а я не слышал. Но по лицу было ясно, что говорит вещи горькие, недобрые.
НИКИТА. Ишь ты, еще и бунтует. С бунтовщиками нам не с руки дружбу водить.
ПУШКИН (перебивая). Послушай, Никита, ты же читал «Каменного гостя». Скажи, разве я плохо написал Дон Гуана?
НИКИТА. Замечательно хорошо написали, барин. Особливо, как его там этот командор за душу хватает – и жмет, и жмет… Тяжела ты, шапка Мономаха!
ПУШКИН. Да не шапка – десница.
НИКИТА. И десница тоже…
Пауза.
ПУШКИН (понизив голос). Я тебе, Никита, сейчас страшное скажу. Но ты – никому…
НИКИТА. Могила, ваша милость!
ПУШКИН (оглянувшись по сторонам). Я этого не писал!
НИКИТА. Чего?
ПУШКИН. Вот этого, про десницу.
НИКИТА. Как – не писали? Своими глазами помню. Вот же, поглядите. (Берет рукопись «Каменного гостя», перелистывает). «Вот она… о, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти – пусти мне руку… Я гибну – кончено – о Дона Анна!» Очень душевно написано, барин, прямо до печенок пробирает. Вот, дескать, так со всеми будет, кто на сторону гуляет от законной жены…
ПУШКИН (отнимает рукопись, с досадой). Говорю тебе: не писал. У меня был совсем другой конец. Я потому так и не издал «Каменного гостя», до сих пор лежит тут в рукописи.
НИКИТА. Откуда же оно взялось – то, чего не писали?
ПУШКИН. Я пьесу когда закончил, отдал рукопись переписчику – перебелить. Он на следующий день приносит – а там совсем новый конец.
НИКИТА. Ишь ты!
ПУШКИН. И ведь я отлично помню, что не мое. Стали разбираться – что да как. Он божится, что все в точности перебелил. Говорил, правда, что конец как бы другой рукой был написан.
НИКИТА. Ну, велика беда. Вы бы взяли, да и прописали по старому.
ПУШКИН. Не могу. Веришь, не помню, что у меня там раньше было. Как отрезало.
НИКИТА. А по черновику?
ПУШКИН.
НИКИТА. То ись как?
ПУШКИН. Исчез, растворился. Как корова языком слизнула. Переписчик думает, что он на пол упал, а девка вместе с ненужными бумажками сгребла его, да и в печь.
НИКИТА. Ну, так девку за мяса!
ПУШКИН. Он и взял. Только она все равно почему-то не признается. (Пауза). Вот так и вышло, что черновика нет, а что раньше было, вспомнить не могу.
НИКИТА. Дела…
Пауза.
НИКИТА. Одного не понимаю – кто же это за вас поэмы пишет?
ПУШКИН. Сам хотел бы знать. Может, тот самый белый человек, от которого мне судьба умереть?
Смотрит на Никиту.
НИКИТА (крестится). Спаси и сохрани! Если вы этого не писали, что же вы вообще писали?
ПУШКИН. А вот я тебе сейчас прочитаю. Сядь. Садись, садись, ничего…
Никита присаживается. Пушкин горящим взглядом смотрит на слугу, берет рукопись, стоя, начинает читать вслух.
ПУШКИН. (Читает). Сцена первая. Дон Гуан и Лепорелло. Дон Гуан. «Дождемся ночи здесь. Ах, наконец достигли мы ворот Мадрита! Скоро я полечу по улицам знакомым, усы плащом закрыв, а брови шляпой. Как думаешь? узнать меня нельзя?»…
Сон второй. (Каменный гость.)
Дон Гуан и Лепорелло.
Дон Гуан.
Дождемся ночи здесь. Ax, наконец
Достигли мы ворот Мадрита! скоро
Я полечу по улицам знакомым,
Усы плащом закрыв, а брови шляпой.
Как думаешь? узнать меня нельзя?
Лепорелло.
Да! Дон Гуана мудрено признать!
Таких, как он, такая бездна!
Дон Гуан.
Шутишь?
Да кто ж меня узнает?
Лепорелло.
Первый сторож,
Гитана или пьяный музыкант,
Иль свой же брат, нахальный кавалер,
Со шпагою под мышкой и в плаще.
Дон Гуан.
Что за беда, хоть и узнают. Только б
Не встретился мне сам король. А впрочем,
Я никого в Мадрите не боюсь.
Лепорелло.
А завтра же до короля дойдет,
Что Дон Гуан из ссылки самовольно
В Мадрит явился, – что тогда, скажите,