Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Шрифт:
Весь день драккар летел, как птица, но Гюльдборгского пролива достиг только впотьмах. Сказалось то, что из Хохендорфа Гром вышел только в полдень. Идти в такую пору по неизведанной шхере Хрольф не решился, и манскап провел ночь в деревеньке Хассело. [171]
То ли лицезрение унылой жизни окрестных землепашцев подточило столбы Хрольфовых намерений, то ли за ночь перестала болеть челюсть, то ли гребцы ни словом, ни взглядом не выдали того, как их позабавила полученная шеппарем оплеуха, но утром сын бондэ уже изрядно сомневался в том, что готов бросить свой драккар.
171
Хассело (Hasslo By) – местечко на свеверо-восточном берегу Гюльдберг Зюнд, расположенного между островами Лолланд и Фальстер.
А когда по левому борту появился городок, подходивший под все описания Гюльдборга, Хрольф едва не грыз родерарм от сомнений, терзавших его разум и сердце.
Он уже облачился во все свое бранное железо, перекинул через плечо тяжеленную суму с серебром и подошел к борту корабля, чтобы перебраться на мостки. Оставалось только сурово наказать манскапу ждать, не покидая драккара, как вдруг, совершенно неожиданно для себя Хрольф обернулся к загребным и гаркнул:
– Уле, Ольг, раздери вас Гарм! Что вы сидите? Пойдете со мной. Не гоже шеппарю, как последнему фольку, таскать тяжелую поклажу. Кто же поверит в то, что я не просто так языком треплю, а, как есть, покупаю кнорр?
Олькша, который из иного разговора понимал самое большее два слова, и то подивился тому, как яростно и цепко торговался Хрольф. Будь у него побольше времени сын Снорри выторговал бы три кнорра по цене двух.
Так ведь и то сказать, первую посудину он купил прямо у корабелов. Они только закончили ее для какого-то купца. Тот задержался в пути. И Хрольф так заморочил умельцев, что те были рады-радешеньки избавиться от новенького кнорра, получив за него как за изрядно потрепанный.
Дальше пошло труднее. Гюльдборг – не чета Коге или Роскилле. Оказался городишко мал, да и скуден. И все же Хрольф нашел еще две посудины. Рядом с первой покупкой они выглядели совсем старыми, но на плаву держались хорошо и нисколечко не текли, а что еще требуется от кнорра. Если же принять во внимание то, что оба они не просто болтались где-то у полусгнивших мостков, а ждали загрузки товара, то можно понять, сколько умения и задора понадобилось племяннику Неистового Эрланда, чтобы убедить их владельцев уступить ему корабли. Торговля растянулась на полдня. Хрольф врал, пугал, льстил, топал сапогами и звенел железными бляхами на броне. Купцы недоумевали, отнекивались, стращали, удивлялись, неверили. И, в конце концов, согласились. После этих долгих и тяжких торгов у всех, даже у тех, кто просто стоял рядом, осталось чувство, что они поучаствовали в самой выгодной сделке в жизни. Даром, что после нее бывшие владельцы кнорров застряли в Гольдборге со своим добром на пару месяцев и потратили все полученное серебро на покупку новых судов.
Вечер был уже на подходе, когда Хрольф и его высоченные спутники вернулись на Гром, сообщить о покупке кнорров.
И вот тут началось самое сложное. Шеппарь неплохо поднаторел в управлении драккаром, но никогда не водил за собой ватагу кораблей. К тому же на весла четырех кораблей он мог рассадить всего пятнадцать человек – неполный манскап Грома. Суда же надлежало увести из Гольдборга как можно скорее, пока корабелы или купцы не спохватились и не пришли требовать свои кнорры назад.
Задача оказалась куда сложнее, чем представлялась в Хохендорфе. После того, как были определены четыре кормчих, в распоряжении Хрольфа осталось всего одиннадцать гребцов. Не густо. Очень не густо для того, чтобы везти широкопузые, неуклюжие кнорры. Такого позора на Бирке не пережил бы ни один шеппарь, но, хвала Одину, Гюльдборг был на безопасном расстоянии от варяжской вольницы, и никто из шёрёвернов не увидел, как Гром Трюморк, гордый корабль Неистового Эрланда, тянет за веревку три грузовые посудины. На всякий случай на каждом кнорре сидела пара гребцов, но их помощь почти не ощущалась теми, что ломал спины на сундуках драккара. Еще и Ньёрд издевался, как мог, дуя прямо в драконью морду.
Словом, к ночи связка кораблей едва добралась до местечка Зюндбю, что было на пол пути к Хассело, принимавшего драккар прошлой ночью.
На заре было решено, что днем гребцы на кораблях станут меняться, дабы не загнать насмерть тех, кто надрывался на головном судне. Но осуществить эту задумку оказалось не так-то просто. При первой смене один из гребцов свалился за борт и едва не утонул, поскольку обессилел донельзя.
Если бы варяжский бог ветра не сменил гнев на милость, связка драккара и кнорров так и плыла бы к Хохендорфу, точно снулая рыба. Но Ньёрд подсобил и к вечеру пригнал вереницу к той россыпи островов, за которой начиналась Одерская губа…
Угасал уже четвертый день с тех пор, как Хрольф увел драккар на северо-запад. Варяги, оставшиеся с Волькшей сторожить добычу, мрачнели на глазах, точно яблоки-паданцы. Ни пиво, ни вино не веселили их больше. Еда становилась все преснее и преснее. И только страх разрастался у них в сердцах. Что они будут делать, если Гром не появится еще через пару дней? Бежать? Как? Куда? Где смогут найти убежище викинги, брошенные своим шеппарем на растерзание даннского конунга, чьих данников они ограбили. Ведь говорили же они Варгу, что нет веры потрошителю сумьских засек. Не по зову сердца, а по прихоти судьбы стал этот бондэ шеппарем шёрёвернов. Оттого для него Дрерхизкапур – пустой звук, а его Валхала заключена в собственном жалком клочке земли.
Теперь Волькше больше не приходилось уговаривать их ходить в дозор. Они сами рвались на сторожевую башню, так что порой им приходилось напоминать о том, что кто-то еще должен следить за порядком в городце.
Впрочем, женщины, кашеварившие на весь город, были так покорны своей Недоле, что Волькша уже начал подозревать, что насилия и поругания, которые выпали на долю Эрны, были здесь частью жизненного уклада. Или, может быть, для них бытность данниками, и правда, означала лишь отложенную неволю или же смерть. Выходило, что Хрольф прав, и жизнь человека, не сумевшего победить в бою, становилась собственностью того, кто одержал над ним победу? Выходило, что тот, кто не отдал жизнь, защищая свою свободу, теряет право свободно распоряжаться своей жизнью? И все жители Хохендорфа, оказавшись в заколоченных домах-узилищах, признали властителями своих судеб горстку шёрёвернов? О том, чьими руками была добыта эта победа, Волкан старался не думать. Грело душу лишь то, что у жадных варяжских крысят лопнет пузо, если они попытаются сожрать весь Хохендорф.
Нельзя сказать, что Волькша не взирал в ожидании на северо-запад, но его взгляды вверх по Одерской протоке были лишены тоски, пожиравшей души варягов. Он знал, куда пойдет и что будет делать, если вдруг придется спасаться бегством от нагрянувшей дружины даннского конунга. Его путь проляжет на восток. Вдоль моря. Волькша даже смутно не представлял себе, сколько времени он проведет в дороге, но места, в которые его она приведет, Годинович видел явственно. Была только одна невнятность: Волкан понимал, что на восток он двинется не один, но как сложится судьба Эрны после этого похода, он даже представить себе не мог. Оставить рыжеволосую женщину в доме извергов он не согласился бы ни за что на свете: не они сами, так их сродники рано или поздно, но приедут в мрачный дом Хохендорфских старшин, и тогда нестерпимое унижение Эрны продолжится. Но в то же время он не находил ругийке места ни в Ладони, ни в доме на деревьях… Волькша, конечно, мог доставить ее в Винету, но он слишком мало знал он о нравах ругиев и турпилингов, дабы полагать, что столь простой выход станет самым лучшим. Примут ли беглянку ее отец и братья? Впрочем, у него было еще дня три, чтобы это решить.
То время, что оставалось у него от дозоров и забот о прокорме пленников, Волькша проводил в доме Эрны. Каждый вечер он впадал в оцепенение, ожидая повторения того, что ему пригрезилось в ночь после падения Хохендорфа, но ничего даже близко похожего не происходило. Это уверило Годиновича в том, что нежная близость не то с Кайей, не то с Эрной, ему все-таки пригрезилась. В свете того, что он недавно узнал о бесчинном замужестве ругийки, ему было бы невыносимо думать, что и он поступил с ней, не лучше ее мучителей. То, что в его видении она все сделала добровольно, ничего не меняло. Срам – он срам и есть, чем его не выгораживай.
Словом, Волькша не разделял смятения гребцов, а спокойно дожидался либо возвращения Хрольфа, либо прошествия седмицы. Он был одинаково готов и к тому, и к другому. Так что, когда на исходе четвертого дня на протоке показалась вереница из драккара и трех кнорров, Волькша вовсе не прыгал и не верещал от радости, как прочие варяги.
Отплытие
Гребцы устали смертельно. Особенно Олькша и Уле. Венед и гёт, точно затеяли безмолвный спор о том, кто из них жилистее. Каждый раз, когда шеппарь говорил, что настал их черед пересаживаться на кнорры, они упрямо мотали головами. Более того, они отказывались покинуть даже сундуки загребных.