Каменный Кулак и мешок смерти
Шрифт:
– Ты чего? – окликнул его Волькша и тоже осмотрелся вокруг. Двадцать костров горело на берегу небольшого затона, где драккары пристали на ночлег. Два десятка котлов каши съедали за один присест люди, шедшие за Хрольфом, которого еще вчера сами за глаза называли Потрошителем сумьских засек. Кто в здравом уме решится тягаться с таким воинством, тем более в самом сердце свейских земель?
– Ты, венед, поосторожнее со словами, – погрозил ему пальцем шеппарь Дубового Саганскрула.
– А что я такого сказал? – удивился Волкан.
– Негоже древних… в ночи выкликать, – весомо ответил Густав.
– Ты про с…
Огромная мозолистая пятерня свея зажала Волькше рот:
– Да ты что? Рехнулся?
– Это ты рехнулся, – выкручиваясь из его стальных тисков, возмутился Годинович.
– Даже не поминай их больше! – приструнил парня Густав.
Волькша нахохлился. Шеппарь уже собирался направиться к кострам своего манскапа,
– Как же ты собираешься воздавать хвалу своему богу и поклоняться могиле своего пращура, когда не веришь в их могущество?
– А ты Бэра [93] чащобного часто у себя на болотах в ночи поминал? – не остался в долгу свей. Кое-что о венедах он все же знал.
– Одно дело зверь, а другое – люди, – отозвался Волькша.
– А кто их знает, люди они или нет, – примирительно сказал Густав. – Будь они людьми, не стали бы так высокомерно относиться к сыну Бора. [94] Так неуважительны к Мудрому могли быть только его сродники. Вот и смекай, кто они, если не родня Бельтора [95] и Бури. [96]
93
Бэр – древнеславянское название медведя, осталось в качестве корня слова «берлога». Считался воплощением злого духа леса, а иногда и Перуна.
94
Бор – у скандинавов сын Бури, женившийся на Бестле. Отец Одина, Вили и Ве.
95
Бельтор – у скандинавов гигант, отец Бестлы, матери Одина.
96
Бури – у скандинавов существо, освобождённое изо льда коровой Аудумлой.
«Может быть, этот Один не так уж и мудр, если родня над ним потешалась, а он не нашел других путей полелеять свою гордость, кроме как изгнать их с обжитых мест?» – подумал Волькша, но вслух говорить этой крамолы не стал.
Однако на следующее утро его пренебрежение к богам варягов улетучилось. Такого обилия дубов и вязов Волкан в своей жизни еще не видел. Точно великанское воинство стояли они по обоим берегам Фюрис. Подобных исполинов на Волхове можно было, наверное, по пальцам пересчитать. Дуб – он болота не любит. Несказанная мощь разливалась от них по всей округе, ибо в каждом из них не погнушался бы жить сам Перун. Когда же Волькша увидел перед собой огромный холм, чьи очертания были слишком правильными, чтобы появиться здесь волею стихий, то и вовсе почувствовал благоговение, как перед малым Громовержцем, [97] что стоял на берегу Волхова, указывая дорогу на капище.
97
Перед малым Громовержцем – подробнее об этом написано в книге «Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью».
– Фрейерова могила! – возгласил Хрольф, сам бывший в этих местах впервые.
– Вот это да! – пробасил Ольгерд. – Это же надо столько земли натаскать, – с пониманием добавил он.
Драккары начали причаливать к берегу без команды сторешеппаря. В другое время сын Снорри, возможно, и разгневался бы на такое самоволье. Но теперь ему было не до брани. Нельзя сказать, что Хрольф был на короткой ноге с Ньёрдом [98] или Аегиром, [99] но их повадки он худо-бедно познал на собственной шкуре, а вот с вотчиной Хенира [100] Гастинг в своей жизни никогда сношений не имел. Страх перед требой такого высокого порядка, как освящение драккаров и испрошение Удачи для похода, сковал сторешеппаря железными оковами, так что Хрольф едва мог двигаться. А ведь для всех людей, что шли за ним, он был форингом [101] и, следовательно, должен был обращаться к богам от их имени. Хрольф был готов отдать самую толстую золотую цепь со своего пояса первому встречному отшельнику святых мест, только бы тот свершил правильный обряд вместо него.
98
Ньёрд – у древних скандинавов бог ветра.
99
Аегир – у древних скандинавов бог морской стихии, муж Рены и отец множества дев.
100
Хенир – у древних скандинавов бог жречиских функций, часто его называли Тихим богом.
101
Форинг – у скандинавов предводитель дружины.
Но отшельника на берегу не оказалось.
Зато там собралось семь шеппарей, куда более сведущих в делах Тихого Бога, чем сам Хенир. Даже не будь Хрольф так подавлен своим невежеством, ему все равно не удалось бы противиться их наставлениям. По прихоти судьбы бывший Потрошитель сумьских засек стал их вожаком, и они не могли противиться его приказам в походе, но доверить испрошение своей Удачи сыну бонде они ни в коем часе не собирались. И посему, вооружившись всей хитростью, что была им дана, они обустроили обряд по своему разумению, но в то же время так, что ни у кого из руси не возникло сомнения в том, кто в набеге форинг. Семь матерых шёрёвернов водили Хрольфа по капищу, как тряпичную куклу. Они вкладывали в его руку жертвенные ножи, а в уши шептали правильные слова. Манскапы дружно галдели там, где надо было галдеть, и падали на землю тогда, когда надо было падать. И в конце обряда племянник Неистового Эрланда чувствовал себя не только предводителем набега, но и великим годи. [102]
102
Годи (godi) – скандинавское название жреца, позже утраченное за ненадобностью, но оставшееся в исландском языке.
Венеды во все глаза следили за причудливым обрядом. Он был лишь отдаленно похож на ту жалкую подачку, которую Хрольф сделал Ньёрду, Рене и Аегиру на берегу острова Волин. Впрочем, само действо особой красочностью и разнообразием не отличалось, но это разочаровало только Годиновича, ожидавшего чего-то похожего на хороводы Ярилова дня.
А вот окончание обряда поразило Волькшу до глубины души. После того, как закланные козлы истекли кровью и сторешеппарь достал из них заветную требуху, после того, как, заключенные в козьих кишках тайные знаки, были истолкованы и перепроверены метанием священных рун, после того, как огонь поглотил жертвенные части животных, а оставшиеся тушки оказались на вертелах, варяги один за другим подошли к баклагам, что стояли под кровостоком алтарных камней, и наполнили свои шлемы кровью. Затем они распустили волосы и, окуная руки в красную росу, принялись пятернями расчесывать свои космы и плести косы, тугие, плотные, перевитые разноцветными лентами.
– Венеды, а вы что стоите? – спросил приятелей кто-то из варягов.
Волькша и Олькша переглянулись.
– А мы не девки, чтобы косы плести, – раззявил Рыжий Лют свой щербатый рот.
Варяг венедского не понимал и потому только хмыкнул. А Волкан потащил Ольгерда прочь от «прихорашивающихся» шёрёвернов.
– Ну чего ты зубоскалишь? – упрекал он рыжего верзилу. – Ты же не знаешь всех варяжских обычаев. Может, они неспроста это делают? А? Лучше пойдем у твоего Улле спросим что к чему. Он гёт. Глядишь, и не примет нас за полных невежд.
– А чего это он «мой»? – возмутился Олькша. Прежняя страсть к мальчишеским перебранкам нет-нет да и возвращалась к нему, даром что поросль на его щеках была уже едва отличима от всамделишной бороды.
– Можно подумать, это я с ним дружбу вожу так, что не разлей вода, и меда с ним что ни день распиваю, – укорил его Годинович.
– Можно подумать, это я построил себе дом на отшибе и к старым приятелям носа по целым седмицам не кажу, – взъелся Ольгерд. – Баню мне истопить уже скоро месяц как обещал.
– А то у тебя рук нет? Я же сказал, что ты можешь в любой день ее топить, – не отступал Волькша. – Или тебе теперь только все готовенькое подавай, варяг шелудивый?
– Это я шелудивый?! – взвился Рыжий Лют.
Как же давно он не бранился всласть! Разве по-свейски можно как следует выругаться? Смех, да и только. Вот и разошелся Ольгерд во всю мощь своего сквернословия. Вспомнил даже такие ругательства, которыми они еще в постреленочьем возрасте перекидывались.
Волькша, подзадоривая соплеменника, держал ухо востро, дабы не пропустить тот миг, когда Олькша задумает перейти от брани к тумакам. Но этого не произошло. Рыжий Лют натешился словами, а о своей привычке довершать ссору дракой так и не вспомнил.