Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью
Шрифт:
Для того чтобы битки далеко не улетали, «города» разметили возле Хорсового овина. Отмерили метальную черту. И начали.
Хорс с сыновьями свои битки бросали так, что земля дрожала. Иной раз чушка от удара разлеталась в щепки, так что приходилось заменять на новую. Ям палками нарыли, точно репы надергали. Овин весь сотрясался, когда очередная дубина, пущенная рукой Хорсовичей, ударялась о стену. Но меньше двух битков на «порядок» у них не выходило.
А Волкан с братьями бросали в свою силу. Младший Буян смущенный таким скопищем народа, нет-нет, да и тратил три броска на построение. Зато Ярка с оглядом на Волькшу иной раз выносил «порядок» в один биток. Ну, а сам Волкан, как и говорил Хорс, раз за
Когда игра дошла до «порядков», которые завсегда в два – три приема выбивают, счет Годиновичей был на четыре битка меньше. Хорс взапуски тер свой шишковатый нос. Из того перевеса, что получили противники, он мог винить себя в трех неловких бросках. Пекко провинился лишь раз. Ольгерд, чья «дубина» была больше и тяжелее всех, мог гордиться тем, что не сделал ни единой ошибки, но и не показал тех чудес, что удавались его щуплому приятелю.
До конца игры оставалось всего три «порядка». Самых, понятное дело, сложных. И тут, Ярка затрепыхался и стал плоховать. К последнему «порядку» преимущество Годиновичей улетучилось, как и не бывало.
– Ладно тебе, братка, не вздумай нюниться, – подбодрил его Волкан: – Даже если не свезет, так ведь не на корову ж играем. Бросай, как бросается, и помни, чему я тебя учил. Идет?
– Идет, – шмыгнул носом Ярка и шагнул к черте.
Три битка ушло у него на последний «порядок». Редко у кого получалось лучше.
Пекко тоже справился за три броска.
Буян очень старался, но в первом броске биток выскользнул из вспотевшей от волнения руки и просвистел мимо города вовсе. Следующие три битка он сработал без сучка и задоринки, но счет тем ни менее стал равным.
К черте вышел Олькша. Всю нагулянную за лето мужицкую солидность с него уже давно сдуло, как осенним ветром. В запале игры он кричал и прыгал как козлик, если биток летел как следует, или шерстил всех окрестных богов, если кто-нибудь из Хорсовичей совершал ошибку. Встав в десяти шагах от меты, он принялся пыхтеть так, точно собирался броском срыть и «город» с чушками, и овин, и городецкий частокол заодно. Он разбежался и метнул свою «дубину» со страшным рыком. Биток ударился о землю с такой силой, что чухи на другой оконечности «города» подскочили, и одна из них, та, что обычно выбивалась вторым или третьим броском выкатилась за черту. Олькша загикал и закрутился на месте от восторга. Следующим битком он не только очистил «город», но и вывел Хорсовичей вперед на один биток.
Зеваки уважительно присвистывали и качали головами.
Хорс на радостях выскочил к черте поперек очереди и вынес «порядок» с трех бит.
Волькша присидел на корточки возле метальной черты и высмотривал в «городе» нечто, приметное только ему.
– Будет, тебе, сыне, не кручинься, – похлопал Година сына по плечу: – Ну, не повезло.
Буян, и так едва сдерживавший слезы, после броска Ольгерда убежал домой.
– Почему не повезло? – задумчиво переспросил Волкан.
– Да будет тебе, Варг! У Хорсовичей на последнем «порядке» восемь бит, у вас уже семь, – молвил отец: – никто никогда не выбивал его с одного битка.
– Потому что никто не пробовал, – возразил сын.
– Так тут и пробовать нечего, – возмутился Година сыновнему упрямству: – Прадеды этот «порядок» нарочно таким мудреным определили, чтобы самое меньшее с двух битков его выносить.
Волькша улыбнулся, вспомнив рассказ Кайи про Хийси и кабана.
– Волькша, что ты там смотришь, – раздался бас Ольгерда: – Как не пыжься, вы проиграли.
– Еще нет, – ответил Годинович и поднялся в рост.
Он встал у черты, и, опустив биток к ноге, чуть наклонил голову. Гул в толпе зевак постепенно стих. Стало слышно, как заливаются петухи. Ярило уже отворял ворота своей опочивальни. Наконец, Волкан поднял биту. Он не стал делать обычный разбег к мете, а завел палку за спину, собираясь бросать с места. Гомон непонимания пробежал по толпе зевак: последний «порядок» обычно выбивали, что было сил, а без разбега биту как следует не разгонишь.
Биток, пущенный Волькшиной рукой, ударился о землю еще за пределами «города». Одним концом он чиркнул небольшую кочку и закрутился юлой. Подлетев к передней правой чушке, он щелкнул ее в торец, и та полетела, но не за границу «города», а в срединную чуху, выбила ее и отлетела в левый передний угол «порядка», где вытолкала из города еще одну чушку. Биток тем мигом наподдал дальнюю правую чуху, та отскочила влево и, сокрушив последнюю чушку «порядка», выкатилась за границу города.
Точно Червеньская гроза ворвалась в Ладони. Шум и гам стоял такой, что можно было оглохнуть. Восторженные крики, рев и хохот долго не смолкали, а лишь переходили во всеобщий галдеж. Все и каждый, перекрикивая всех и каждого, пытался рассказать всем и каждому то, что и так видели все и каждый.
– Вот это бросок, – вопил Хорс, поперед всех прибежавший поздравлять Годиновича, – А еще раз так бросить сможешь?
– Не-е-ей, – честно сознался Волькша, потихоньку вытирая о рубашку ладонь от песка, который черпнул перед броском, дабы палка не выскользнула.
Удька
И точно не было на полях небывалого урожая, и репа не выросла размером с голову, а жито – высотой по пояс; точно Ладога не кишела плотвой и окунями в локоть длинной, так что рыбешку помельче целыми корзинами вываливали за борт, иначе долбленки черпали бортами озерную волну; точно зайцы в борах не разжирели настолько, что даже малые девчонки ловили ушастых платками, – добрую половину Серпеня Ладонинцы говорили только о Волькше и его небывалом броске. Дети не давали ему прохода. Мужики требовали подробных рассказов о том, как только ему в голову пришла задумка такого хитроумного броска.
Невзирая на то, что диво, явленное Годиновичем лишило их неминуемой победы, людская молва не обошла и Хорс с сыновья. Ведь не будь этого спора, не состоялся бы и этот ошеломительный вынос последнего «порядка» чушек. Так что в лучах славы ходили Хорсовичи по земле, как по облакам.
И вот от полноты чувств решил могучий ягн зазвать в гости Годину со всею семьею. Даром, что во время страды день год кормит. В такое славное лето, что стояло тогда на дворе, можно было за день запасти больше, чем в иные годы за целую седмицу, так что один вечер можно было и приятной застольной беседе уделить.
– Надо будет с Годиной сговориться, чтобы после осеннего торжища он стал твоим сватом, – в полголоса пояснил отец свой тайный замысел Ольгерду: – Он – мужик не болтливый, да и на крайний удел, хватит тайну томить. Может умные люди, что подскажут или научат чему путевому, дабы зазноба твоя тебе, сыне, досталась.
Олькша и сам уже притомился носить в себе сокровенные думы. Совладав со своим норовом, осилив пахарскую страду, раскорчевав собственное поле, убрав с него камни, заготовив втихомолку бревен для будущего дома, Рыжий Лют и сам чувствовал, как сильно он переменился. Ему казалось, что Кайе будет достаточно бросить на него один взгляд и переброситься парой слов, дабы уразуметь, что перед ней совсем другой человек. Домовитый, солидный, надежный. И помимо всего прочего осиливший карельский язык! А где это видано, чтобы венед ломал голову над наречием даже не любимой жены и не желанной невесты, а всего лишь приглянувшейся девицы?! Ольгерду уже было мало отцовских похвал и материнских умилений. Впрочем, Умила и по сю пору не знала, по какой причине ее старший сын так разительно переменился. Ей было и без того сладко в ее неведении.