Каменный мешок
Шрифт:
Она сказала что-то мальчикам, и те успокоились, старший подошел к маме и обнял ее. И тогда полковник понял, что она пряталась в коридоре не потому, что стеснялась показать лицо или боялась незваных гостей.
Нет. Она пряталась там от стыда.
Будущий полковник перевел взгляд на ее мужа, убрал пистолет в кобуру, подошел к нему поближе и со всего размаху раскрытой ладонью ударил его по лицу.
— Вот как это было, — завершил Хантер свой рассказ. — Вы должны меня понять, я не сдержался. Просто потерял контроль над собой. Не знаю, что на меня нашло. Когда ты в армии, тебя учат, тебя тренируют, в тебя вдалбливают раз за разом никогда не терять контроль над собой. Не поддаваться панике. Всегда сохранять голову холодной — что
Хозяин сжал губы, помолчал, а затем продолжил:
— До войны я служил два года полицейским в Балтиморе. Тогда еще не придумали этого слова, «семейное насилие», но от этого было не легче. Ужасные, ужасные творились вещи. На работе я всякого повидал из этой категории, и ничто у меня не вызывало большего омерзения, большей ярости. Я сразу понял, что тут происходит, в этой семье, в этом доме, а он еще и воровал у нас… Да, но судили подонка по вашим законам, — добавил он таким тоном, словно хотел выбросить воспоминание прочь из головы. — Насколько я помню, ничего особенного он не получил. И конечно, отсидев свое, вернулся домой и всего несколько месяцев спустя снова принялся избивать несчастную женщину.
— Если я правильно вас понял, речь идет об особо тяжком случае семейного насилия, — сказал Эрленд.
— Да-да, хуже не бывает. У меня сердце чуть не разорвалось, едва я увидел эту женщину, — подтвердил Хантер. — Сил моих не было на нее спокойно смотреть, как я вам и сказал. Я сразу понял, что тут к чему. Попробовал поговорить с ней, но она ни слова не знала по-английски. Я доложил о ее положении исландской полиции, но там мне ответили, что ничего не могут сделать. Впрочем, насколько я знаю, в этом плане мало что изменилось.
— А вы не помните, случайно, имен этих исландцев? — спросила Элинборг. — Ведь вы вели дневник…
— Нет, но они должны быть в ваших архивах, по делу о хищении на складе. Да он сам и работал у нас, на складе и в столовой, и где-то должны храниться списки иностранных, то есть, я хотел сказать, исландских рабочих, нанятых гарнизоном. Впрочем, может быть, вышел срок давности и списки уничтожены.
— А что стало с военными? — спросил Эрленд. — Я имею в виду, с теми, кого судили ваши?
— Ну, они получили какие-то тюремные сроки. Вы понимаете, воровство на складах было обычным делом, но тут масштаб вышел за всякие разумные рамки. А как они отсидели, их отправили на передовую. Своего рода смертный приговор.
— И вы поймали всех, кто был замешан?
— Этого я не могу сказать. Воровство прекратилось, склад снова заработал без недостач. Так что дело закрыли.
— То есть вы полагаете, из ваших никто не может оказаться хозяином скелета?
— Не могу ничего сказать.
— А вы не помните, были случаи, когда пропадали ваши или британские солдаты?
— Вы о дезертирах?
— Нет, случаи, когда человек пропал без вести. Исчез, и все тут. Мы пытаемся понять, не зарыт ли на Пригорке пропавший без вести британский или американский солдат.
— Вы знаете, представления не имею.
Они еще долго говорили с Хантером. Казалось, он рад возможности беседовать с ними. Полковник, как выяснилось, был большой любитель обсуждать былое — с таким-то рогом изобилия, как его дневник! — и разговор вскоре пошел о войне вообще, о том, как появление иностранных армий повлияло на историю Исландии и так далее. В итоге Эрленду пришлось собрать волю в кулак и поблагодарить полковника за приятно проведенное время. Но им надо работать.
Вежливо раскланявшись, Эрленд и Элинборг отправились
— А кстати, все-таки кто вас просветил-то?
— Просветил? В каком смысле? — переспросил Эдвард Хантер.
— Я хочу сказать, кто-то же, наверное, вас надоумил осуществить на складе проверку или в этом роде?
— А-а, теперь понимаю. Была наводка, звонок. Кто-то позвонил в штаб-квартиру военной полиции и сообщил, что на складе на Пригорке орудует банда расхитителей.
— И кто же это позвонил?
— Вынужден признаться, мы так этого и не узнали. Так и не выяснилось, кто был этот человек.
Симон стоял подле мамы и, замерев от неожиданности, смотрел, как на лице военного сменяются одна за другой маски удивления, ужаса, омерзения и яростного гнева. Последняя не сменилась ничем, и следующее, что помнил Симон, это как Грим рухнул на пол — военный, не сказав ни слова, в два шага подошел к Гриму и со всей силы ударил его по лицу.
Четверо товарищей гостя не шелохнулись, предводитель же, ударивший Грима, нагнулся над ним и стал что-то кричать. Симон не понимал, что он говорит, но занимало его не это. Он не мог поверить своим глазам. Посмотрел на Томаса — тот, как зачарованный, наблюдал за происходящим. Посмотрел на Миккелину — она в ужасе глядела на лежащего на полу Грима. Посмотрел на маму — она плакала.
Визит пятерых незнакомых военных явно застал Грима врасплох. С улицы послышался шум — подъехали еще два джипа, и мама убежала в комнату, чтобы никто больше не видел ее разбитую губу и синяки. Грим же сделал вид, будто это его не касается, будто ему плевать, во что ему встанет целый дом, битком набитый ворованным товаром. Он ждал своих корешей ближе к вечеру, те собирались доставить ему еще краденого, а потом съездить в город и продать немного. У Грима в кои-то веки появились настоящие деньги, он стал вести речи о том, чтобы съехать с Пригорка, купить квартиру, до того даже заговаривался, что воображал, как купит машину — правда, только когда у него было особенно хорошее настроение.
А тут военные взяли Грима под белы рученьки и вывели из дому, посадили в джип и уехали прочь. Их предводитель, который одним ударом сбил его с ног — вот так вот запросто взял, подошел к нему поближе да как даст по роже, словно и не знал, какой Грим страшный и сильный, — что-то сказал маме перед уходом. Военные так обычно не говорят — какой-то необычный, даже ласковый тон, и еще руку пожал. А потом сел в другой джип и тоже уехал.
И в доме снова наступила тишина. Мама все пряталась в комнате, словно еще не оправилась от случившегося. Все терла себе глаза да смотрела прямо перед собой, наблюдая что-то, доступное лишь ее взору. Никогда прежде они не видели, чтобы Грим валялся на полу. Никогда не видели, чтобы кто-то бил его. Никогда не видели, чтобы кто-то на Грима орал. Никогда не видели его таким беспомощным и слабым. Они никак не могли понять, что стряслось. Как так вышло. Почему Грим не накинулся на военных и не избил их всех до полусмерти. Мальчишки недоуменно переглядывались. Дом окутала такая невыносимая тишина, что казалось, у них сейчас барабанные перепонки полопаются. Мальчишки повернулись к маме, и тут вдруг Миккелина издала какой-то странный звук. Она сумела усесться у себя в кроватке и снова издала тот же звук, такой вроде как свист, только дрожащий, и звук постепенно становился громче и громче, и мальчишки поняли, что сестра смеется. Она, конечно, поначалу сдерживалась, но куда там, и теперь хохотала вовсю. Симон улыбнулся и тоже расхохотался, а там уж и Томас не мог отказать себе в удовольствии пообезьянничать и присоединился к брату и сестре. И вот они все трое стояли и хохотали кто во что горазд и не могли остановиться, хотя у всех уже свело животики, и смех этот эхом разносился по дому, и если бы в тот миг какой-нибудь человек сидел на берегу Рябинового озера, то и он обязательно бы их услышал.