Каменный мешок
Шрифт:
19
Сигурд Оли позвонил Эрленду и доложил о событиях очередного дня, проведенного у Эльзы. Сообщил боссу, что хозяйка подвала полагает, будто в деле замешан еще какой-то мужчина, от которого и забеременела Сольвейг, невеста Беньямина, но не знает, кто бы это мог быть. Эрленд в свою очередь рассказал Сигурду Оли про визит к старому вояке Эдварду Хантеру и хищения на складе, в которых оказался замешан глава той самой семьи, что жила неподалеку, и про его жену, которую, по свидетельству Хантера, муж бил смертным боем. Все эти сведения подтверждали рассказ
— Боюсь, все эти ребята давно перемерли и покоятся под землей, — недовольно буркнул Сигурд Оли. — Мне, откровенно говоря, вообще непонятно, зачем мы этим занимаемся. Чистой воды погоня за призраками. В живых-то никого нет, нам и поговорить не с кем. Прямо хоть медиумов вызывай. Мы, получается, из легавых переквалифицировались в охотников за привидениями. Как думаешь, снимут про нас сериал?
— Ты про эту зеленую женщину на Пригорке? — спросил Эрленд.
— А то. Элинборг убеждена, что наш дохлый старпер Роберт видел на Пригорке призрак Сольвейг в зеленом плаще. Коли так, мы точно охотимся за привидениями.
— А тебе разве не хочется узнать, кто там все-таки лежит на Пригорке с вытянутой вверх рукой, словно просит о помощи? Разве не интересно выяснить, вдруг его закопали заживо?
— Знаешь, я уже два дня прогнил в заваленном кучей гадкого барахла вонючем подвале, и мне решительно на все плевать, — не стал таиться Сигурд Оли и добавил, прежде чем бросить трубку: — Все эти поросшие быльем слухи уже сидят у меня в печенках!
Покинув Эдварда Хантера, Элинборг и Эрленд расстались — ей нужно было направляться в Городской суд Рейкьявика, сопровождать вместе с другими полицейскими одного подозреваемого, довольно известного бизнесмена, предположительно замешанного в крупном деле о наркотиках, которым в данный момент занималась столичная полиция. Газеты и телевидение проявили к аресту превышающий всякие разумные пределы интерес, и в суде ожидалось столпотворение, тем более что в тот день должны были рассматриваться и другие дела. Элинборг вызвали в суд неожиданно, и оставалось совсем немного времени, которое она была намерена потратить на приведение себя в порядок. Ведь кто знает, может, она попадет в объективы телекамер, может, даже в прямом эфире — репортаж-то из суда будет обязательно. При таком раскладе совершенно необходимо надеть что-то покрасивее, и уж во всяком случае накрасить губы.
— Ох, да ведь еще и прическа!!! — охнула, вспомнив о самом важном, Элинборг и схватилась за голову.
Эрленд, как и в прошлые дни, думал все больше о Еве Линд, чья жизнь висела на волоске в палате отделения интенсивной терапии. Эрленду припомнилась их последняя ссора, случившаяся два месяца назад у него дома. Была еще зима, город был засыпан снегом, на улицах темно и холодно. Он совсем не хотел с ней ругаться. Совершенно не хотел выходить из себя. Но Ева не из тех, кто отступает, — дашь ей палец, откусит руку и за головой потянется. Так вышло и в тот раз.
— Так нельзя обращаться с ребенком, — сказал ей Эрленд в очередной попытке урезонить дочь.
По его прикидкам, Ева была на пятом месяце. Узнав, что беременна, Ева перепугалась, взяла
— Что ты об этом знаешь? — фыркнула она. — Что ты вообще знаешь про детей? Я с ребенком все делаю, как надо. Так что оставь его и меня в покое.
Он понятия не имел, чем накачалась дочь — наркотики ли, алкоголь ли, коктейль ли из вышеозначенного, — но в тот день, едва открыв дверь, Эрленд сразу понял, что Ева не в себе. Она не села — упала в кресло; из-под незастегнутой куртки и задранной футболки торчало голое пузо. А на улице было не теплее минус десяти.
— Я полагал, мы договорились…
— Ни о чем мы не договаривались, — перебила она его. — Ты и я — мы ни о чем не договаривались. Вообще ни о чем. Ни о чем.
— Я полагал, ты твердо решила выносить ребенка и заботиться о нем. Следить за тем, чтобы ничем ему не навредить. Не принимать никакой наркоты и прочего, потому что вся эта дрянь попадает прямиком в него. Ты собиралась завязать, но, как я сейчас вижу, это ниже тебя. Слишком ты ценный персонаж, чтобы по-человечески заботиться о ребенке. Думать о нем, а не о себе.
— Закрой рот.
— Зачем ты сюда явилась?
— Понятия не имею.
— А я тебе объясню. Тебя угрызения совести сюда пригнали. И скажи еще, что я не прав. Тебя совесть замучила, и ты решила, что я тебя пойму и приголублю, такую бедную и несчастную. Поэтому ты ко мне и пришла. Для того, чтобы вволю поплакаться в жилетку и заглушить голос совести.
— Да, ты прав. Лучшего места во всем Рейкьявике не найти, коли надо задавить муки совести.
— Ты ведь уже и имя придумала, не помнишь? Если будет девочка, ты уже придумала ей имя.
— Не я, а ты. Ты, как и всегда. Ты всегда все решаешь. Если тебе пришло в голову всех бросить, то ты всех бросишь, и насрать на меня и на всех остальных.
— Ты собиралась назвать ее Ауд. Ты этого хотела.
— Ты думаешь, я не знаю, чего ты добиваешься? Думаешь, ты загадка какая? Да я вижу тебя насквозь, старый кусок вонючего дерьма! Я прекрасно знаю, что у меня в животе живет. Я знаю, что это человек. Личность. Знаю прекрасно. И нечего тебе напоминать мне об этом. Нечего!
— Это хорошо, — сказал Эрленд. — А то мне кажется, ты периодически об этом забываешь. Забываешь, что думать теперь надо не только о себе одной. Не ты одна принимаешь наркотики — твой ребенок принимает их вместе с тобой, и ему от этого делается худо. Куда хуже, чем тебе.
Эрленд вздохнул.
— Наверное, все-таки это ошибка, — сказал он. — Надо было сделать аборт.
Тут Ева как глянет!
— Черт тебя побери!
— Ева…
— Мама мне так и сказала. Я всегда знаю, чего тебе хочется.