Каменный пояс, 1979

Катаев Валентин Петрович

Я видел воинствующую комсомолию на лесах первых пятилеток. Рождался роман. Заглавие его мне подсказал еще задолго до поездки Владимир Маяковский — «Время, вперед!».

Ни нынешнего города, ни нынешнего комбината еще и в помине не было — была лишь мечта, но мы все, тогдашние магнитогорцы, с поистине пророческой ясностью представляли себе уже задутые домны — колоссальные домны, коксовые печи, мартены, блюминги и, вместо сравнительно небольшого заводского пруда того времени, — громадное Магнитогорское море, а на его берегу новый многоэтажный город недалекого будущего, его арки, проспекты, сады, бульвары.

И вот теперь, через десятки лет, уже не молодой человек, а в общем старик, но с тем же командировочным удостоверением «Правды» в кармане, я ехал с аэродрома к центру Магнитогорска в машине, которая как бы с усилием пробивалась сквозь плотные облака сорокаградусного мороза, среди гипсовых уральских снегов, леденцово освещенных медно-розовым кружочком крещенского солнца, лишенного лучей.

Сверкающий январский день горел вокруг; и на фоне густой ляпис-лазури неба отчетливо выступали над низкими чугунными оградами сады и аллеи, обросшие толстым инеем. Каждое дерево и каждый куст — карагач, сирень, тополь, липа, которые я помню еще саженцами, теперь представляли чудо зимней красоты; иные из них напоминали волшебное изделие русских кружевниц; иные стояли вдоль палевых и розовых

многоэтажных домов, как некие белокаменные скульптуры, иные были разительно схожи с хрупкими кустами известковых кораллов синеватого подводного царства, иные — с ветвистыми оленьими рогами, осыпанными мельчайшими кристалликами уральских самоцветов, и город Магнитогорск, потонувший в облаках морозного солнечного тумана, был сказочно хорош в своем царственно-русском горностаевом убранстве — город осуществленной мечты.

Кое-что здесь сохранилось еще «с тех времен». Например, гостиница была та же самая, описанная во «Времени, вперед!», даже сквозняки те же, и когда я отворил дверь в свой номер, портьеры вылетели в коридор, и стоило больших трудов втолкнуть их обратно.

А вот и комбинат предстал в виде двухсот труб, покрытых инеем доменных печей, мартенов, висящих в воздухе газопроводов, извивающихся, как гигантские удавы, эстакад высоковольтных передач в виде стальных лестниц, колоссальных труб, по которым сюда подавался бухарский газ, кауперов, рельсов, тепловозов с дымящимися ковшами металла, колошниковых площадок с газовыми факелами. Облазил сверху донизу домны. Со стальных мостиков и площадок любовался солнечным заревом расплавленного чугуна, извилисто текущего по канавам доменного двора и льющегося в ковши.

Ночью волшебно сияли зеленым светом сплошные окна кислородного завода. Облака пара клубились над теплым Магнитогорским морем, куда, как таинственный град Китеж, ушла навсегда старинная казачья церковь бывшей станицы Магнитной, упомянутой Пушкиным в «Истории Пугачева».

Чернея на белом снегу берега, стояли, как зачарованные, со своими спиннингами местные рыболовы. Я проезжал мимо ярких витрин магазинов, мимо тысячеоконных жилых массивов, мимо катков и спортплощадок со стремительно скользящими силуэтами хоккеистов, мимо скверов, где еще светились всеми багровыми лампочками новогодние елки. В мелькании ночных трамваев, визжавших на поворотах, в лунных плошках автомобильных фар, задушенных морозом, я видел фигуры добротно одетых магнитогорцев: красавиц в высоких разноцветных шапках на модных, вавилонски-высоких прическах, широкоплечих молодых людей в коротких цигейковых куртках и в ушанках, бодрых стариков в старомодных зимних пальто с каракулевыми воротниками, хозяек в оренбургских платках, школьников и школьниц, весело кидающихся снежками, целые рабочие семьи, степенно шествующие в гости.

…Мысли мои вновь возвращаются к тридцатым годам.

Эпоха котлованов и строительных лесов, разбуженного захолустья и поднимаемой целины, эпоха чернорабочей прозы — она достойна самой высокой и светлой поэзии. О ней еще нужно писать, ее подвиги еще ждут своего великого художника. И все мы, ее современники и ее созидатели, кто видел, как наша страна превращалась из аграрной в индустриальную, как стройки рождали тысячи новых героев-ударников, как громадным плодоносным пластом переворачивался на глазах целый мир, — все мы в большом долгу перед эпохой тридцатых годов.

Оттого сегодня еще раз хочется повторить слова, без которых, как мне показалось тогда, невозможно было закончить «Время, вперед!», повторить потому, что для меня они и сейчас звучат как наказ самому себе, как строки из личного творческого устава:

«Пусть ни одна мелочь, ни одна даже самая крошечная подробность наших неповторимых героических дней первой пятилетки не будет забыта».

Александр Лозневой

РАБОЧАЯ МАГНИТКА

Песня

Один из первых строителей. Магнитки. Участник Великой Отечественной войны. Автор известных в стране книг: «В походе и дома» (стихи и басни), «Дорога в горы» (повесть), «Чукотские сказки», «Эдельвейсы — не только цветы» (роман), «Края мои широкие» (стихи и песни).

Песни на слова Александра Лозневого часто звучат по Всесоюзному радио, исполняются Магнитогорской государственной хоровой капеллой.

Недавно фирма «Мелодия» выпустила несколько пластинок. Триста тысяч экземпляров разошлись мгновенно и принесли сотни писем их авторам. Публикуем текст одной из них.

Муз. А. Флярковского

Мы на войне в окопах не бывали. Мы у горы Магнитной наступали. Кипела сталь, И ночи шли и дни… И каждый третий был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй из нашей был брони. Мы, как в бою, позиций не сдавали. Ковали мы победу на Урале У жарких домен, где ревут огни… И каждый третий был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй из нашей был брони. Недосыпали мы, недоедали. А все ж не пали духом. Устояли. Кипела сталь, И ночи шли и дни… И каждый третий был снаряд из нашей стали. И каждый танк второй из нашей был брони.

Яков Вохменцев

МОЯ МАГНИТКА

Глава из поэмы

Курганский поэт, участник Великой Отечественной войны. Автор книг: «Положа руку на сердце», «Степная песня», «Не хмурьтесь, друзья», «Не ради красного словца», «Дело не в возрасте» и других.

Первое свое стихотворение Яков Вохменцев напечатал в магнитогорской газете (1933 г.), работая на стройке металлургического гиганта.

И в лютый зной, и на большом морозе Я землю рыл, не ведая о том, Что экскаватор, скрепер и бульдозер — Все совмещалося во мне одном. А что же делать, если нет металла? Иль поднимать капитулянтский флаг? Живая мышца честно заменяла Какой угодно трос или рычаг. И много раз для сердца землекопа Звучала шутка, словно похвала: На вас, ребята, смотрит вся Европа. Мы знали: в шутке истина была. Чернорабочей силы и отваги Своей хватало в молодой стране, А средь спецов мелькали и варяги, Хоть были скрыты в спеси, как в броне. Валютой им платили за работу, Для них нашлось прекрасное жилье. Обидно было мне, как патриоту, Страдало самолюбие мое. Но что я мог в сравненье со спецами, Познавший только примитивный труд? — Спокойно, братцы, — кто-то молвил тихо, — Ужо мы тут порядок наведем. Несли в заплечье все свои манатки. Неприхотлив российский человек: Бараки есть, землянки иль палатки — Все, можно растянуться на ночлег. С любым жильем пока мириться надо — В пустынях нет особняков и дач, А около Москвы и Ленинграда Не обнаружено горы Атач. Природе чуждо чувство бескорыстья, Насчет богатств закон ее жесток: Чтоб лодыри до них не добралися, Она их прячет под большой замок; То замурует в непролазном иле, То упакует в недра диких гор. …Сначала тут историю творили В содружестве лопата и топор. Они тупились, но ломились к цели. Дул ветер дружно с четырех сторон. Песком забиты были в бревнах щели, А грунт везде захрястнул, как бетон. Тут враг шептал, что вся затея втуне, И перемалывал зубами злость. Был даже слух, что матушке-фортуне В тот жесткий край попасть не удалось. И вот, наметив план, я вечерами Ходил озябший в горный институт. На кадры голод был тогда в Союзе. А потому, призваньям вопреки, Вздыхая о гуманитарном вузе, С мелком в руке страдал я у доски. Когда с занятий шел ночной дорогой, Всегда мечтал о хлебе и тепле. Над нами звезд сверкало очень много, Но все ж их больше было на земле. И ночью шла гремящая работа, Поскольку людям не хватало дня. Строчили на подкладке из шамота Железную одежду для огня. …Я помню те событья мировые: Магнитострой недаром ликовал, Когда из огненных махин впервые Спешил струей пылающий металл. Тогда страна еще недоедала, Но каждый видел, если не был слеп, Как ей хотелось именно металла; Он, может, был чуть-чуть нужней, чем хлеб. У всех причин внутри свои пружины — Не зря металл хранит в себе земля. Мы как узнали б, если б не машины, На что способны милые поля? Магнитка — это целая эпоха, Не потому, что ты сроднился с ней. Но и тебе, конечно, было б плохо, Явись она хоть чуточку поздней. Когда беда возникла на пороге, Когда фашизм вломился в отчий край, Тогда Москва произнесла в тревоге: Давай, Урал родимый, выручай. Спасли нас домны и мартены эти, За то навеки им хвала и честь. Как хорошо, что есть Урал на свете, А на Урале та Магнитка есть! И я скажу единой правды ради: Мы, как об этом целый мир узнал, Заткнули глотку вражьей канонаде Лишь потому, что был у нас металл. И пусть теперь в порядке назиданья Тебе порой твердят говоруны: — Лишь доброта достойна воспевания, Ну, а железу гимны не нужны. Хоть голоса их менторские строги, Им верить все же не намерен ты: Покуда мы бессильны и убоги, Велик ли прок от нашей доброты? Поэт приходит в мир не для забавы, Он должен твердо знать — что, где и как. Металл в наш век — стропила всей державы, Да и ее грядущего костяк. Его профессий мы считать не будем, Поскольку им сегодня нет числа. Металл везде надежно служит людям, Куда бы нас судьба ни занесла. Давно гремят годов стальные слитки, И я, признаться, как победе рад, Что на земле размножились Магнитки, Что дедом ныне стал Магнитоград.