Каменный Пояс, 1980
Шрифт:
Зоя в душе жалела эту женщину, у которой ни семьи, ни родных… все о людях печется…
Стылый ветер норовил сбить Зырянову с ног, сорвать с нее легкую, порядком вытертую шубейку. Пора бы ее снимать, нынче новую справила, да духу не хватало: шубейка эта еще довоенная, с тех времен…
У подъезда она на что-то наскочила, ойкнула и, вглядевшись, увидела человека, заметенного снегом. Это был Поводырин. Сколько времени не попадался на глаза, а тут напился и решил, видимо, замерзнуть у ее порога.
— Семен, а Семен? — позвала она жалостливо. —
Она поскользнулась и едва не упала, буркнула крепкое словечко, взяла застывающего мужика за руку, затормошила его:
— Проснись, черт непутевый!
С трудом втащила к себе на второй этаж и уложила на диване. Поводырин пытался что-то сказать, долго соображал, где находится, но тепло быстро сморило, он уронил голову на подушку.
Зырянова сняла с него ботинки и полупальто. Несло от него винным перегаром и табаком. Седеющая прядь закрыла глаз. Она всмотрелась в беспомощно раскинувшегося на диване Поводырина. Нет, на пьяницу не похож. Выпил и — забрел, ноги, как говорится, сами привели.
Она остановилась посередине комнаты, и вдруг что-то странное с ней случилось: перестала видеть Поводырина, а обступили ее старые, забытые видения…
За окном угомонилась метель, и на пол упали голубоватые яркие блики. Луна с высокого холодного неба, будто чудовищное око, озирала город. Кто-то царапнулся в окно. Зырянова, лежа на неразобранной постели, всмотрелась в темную глубину стекла и увидела молодое широкое лицо.
Какое странное видение… Дрожь охватила Валентину. Когда же я заснула? Не таясь, она опять глянула в странное лицо и вздрогнула. «Мишка? — ужаснулась. — Откуда ты?» — «Не бойся, — жалко улыбнулся Мишка, — живой я. Только озяб трошки. Пусти погреться». — «Совсем вернулся, или как?» Мишка беззвучно шепчет, а Валентина слышит: «Разве не видишь, как я замерз? С плотины я…»
Это было в той, довоенной жизни. Мишка тачки с камнем возил, пестом землю трамбовал, спину не разгибал, получки дожидался. А попадут деньги в руки — и пойдет бузить. Соберет шпану всякую, бродит по поселку, песни горланит, драки затевает. Застрянет у Валечки под окном и давай клянчить:
— Только глянь хоть одним глазочком, Валюха! Каку обнову тебе приготовил…
Подбрасывает вверх шелковый отрез и с хохотом ловит.
— Подвенечное платье тебе принес.
Валечка убежит к дежурной Семеновне, доброй и жалостливой старушке, спрячется под топчаном, а Мишка ломится в барак, переворачивает все вверх тормашками:
— Куда невесту мою подевали?
А насчет женитьбы Валечка отрезала:
— И не думай, и не мысли. Нужна забота — с хулиганом возжаться! Да и дружки у тебя… Брось их!
— Ишь, чего захотела… — сипел с похмелья Мишка.
А потом угомонился, перестал кричать под окнами, слышно было, что с дружками разошелся и работал исправно. Но обиженные дружки как-то в заводском саду привязались к Валечке, заторкали ее в темную аллею. Подружка Олька на помощь позвала. Откуда ни возьмись — Мишка. Он цыкнул на ребят и повел Валю к Уралу. Олька бежала следом и кричала, чтоб Валечка не верила Мишке, нарочно все подстроил.
— Брысь, недоделка! — отмахнулся Мишка.
Олька боялась за подружку: с кем связалась? Ручищи
И все ж таки Олька завидовала подружке: такая любовь! Да зря завидовала. Через несколько дней вернулась она со стройки, включила свет и ахнула. Валечка лежала на топчане одетая, глаза пустые. Знать, с Мишкой у нее что-то случилось. И вправду, скоро сплетни поползли. Валентина перестала ходить на танцы, да и на работе все молчком; натянув платок на глаза, проберется на свой кран и весь день в колокол звонит — грузы возит. А Мишка на Север подался, только на прощанье пообещал: «Жди вызова».
Зырянова очнулась и увидела Поводырина, чуть навалившегося на нее.
— Ты что это, Семен? А ну, марш на диван!
— Замерз я, — усмехнулся он и пошевелил усами, — да и тебе не дюже жарко, я полагаю.
— Ну и полагай. Гляди, каким грамотным стал.
Она устало глянула в его близкие шалые глаза.
— Зачем пришел-то? Кажется, и так все ясно.
— Ничего не ясно… Ты же меня осрамила, а должок не отдала.
— За долгом пришел? А ну, пусти!
— Не пущу, — твердо сказал Поводырин и опять навалился. — Отвечай: согласная со мной жить?
— Ты бы меня еще за горло схватил, — она примирительно улыбнулась. — Скажи спасибо, что подобрала на морозе. Пропал бы.
Поводырин прищурился.
— Спасибочки за спасение.
Зырянова отшвырнула его, вскочила и шмыгнула на лестничную площадку. Вспомнив, что ключ в кармане кофты, быстро заперла дверь. Поводырин застучал:
— Не дури, Валентина, открой. Пошутил я.
— А я шутить не люблю. Давай-ка спи. Ты дежуришь завтра. Когда надо — разбужу.
Она села на подоконник. От батареи струилось тепло. Можно, конечно, постучаться к Мироновым, хорошие люди, да сколько же выставляться вот так-то?
Она уселась поудобнее, поставила ноги на батарею, закрыла глаза и опять увидела Мишку. Он поднимался по лестнице с зеленым сундучком в руке, небритый, с синими ввалившимися глазами.
Вздрогнула и повела плечами. К чему это Мишка привязался?
И поплыли навстречу грабарки, запряженные низкорослыми башкирскими лошаденками, первая комсомольская домна, первый трамвай…
Играет духовой оркестр, Мишка Горлов, молодой, по пояс голый, машет ей, своей Валечке, а она в кабине крана, переключает рычаги, плывет и плывет бадья с бетоном… Только не было в ту пору кранов. Все сон перемешал. Это уже после войны…
Под утро очнулась, растерла озябшие плечи и вернулась в квартиру. Поводырин тяжко спал, разбросав руки с темными от железа и смолы пальцами, громко посвистывал и смотрел на нее сквозь смеженные веки. Он был крепким мужиком и слесарем смекалистым, но за дурной язык и грубости его не уважали.
Она зажарила яичницу с колбасой, сварила кофе, разбудила Поводырина, накормила его и выпроводила.
— Так слышь, Ивановна. Ты того, — проговорил Поводырин, пряча глаза, — может, подумаешь маленько?