Каменный пояс, 1983

Зайцев Александр А.

— Алеша! Один есть! Туза пикового завалил!

— Что, сбил?!

— Подожди, Алеша, тут другие хотят!

С левой стороны заходил другой истребитель. Бравков встретил его несколькими очередями.

Немцы не стали показываться на виду Бравкова. Они заходили строго с хвоста, прячась за килем бомбардировщика. Выше не поднимались.

— Горит левый мотор, — скупо сообщил Когтев.

Истребители сократили между собой дистанцию. Атаки следовали с минимальными разрывами. Бравкову казалось, что он слышит, как шипят снаряды, искрящиеся фосфором.

Летчика и штурмана защищали бронированные спинки их сидений. Бравкова ничто не прикрывало. Всем своим существом он отдался бою. Действия его

опережали мысль. Им руководила какая-то неведомая сила. В ушах прозвучали, но не оставили следа слова Когтева о том, что горит второй мотор. Бравков чувствовал, ощущал вражеского истребителя хвостом самолета. Подчиняясь той неведомой силе, он ударил очередью по своему килю, разворотив в нем дыру. Бравков увидел в отверстие «мессер», но стрелять не стал, поджидая другого. Тот появился. Бравков ждал. И когда истребитель, увеличиваясь, закрыл своим носом отверстие, он ожесточенно застрочил из пулемета. Пропали летевшие снаряды истребителя, а сам он внезапно исчез, мелькнув хвостом. Мозг Бравкова не успел еще подготовить нужной информации, но он уже почувствовал, не понял, а почувствовал, что угроза в данную минуту миновала.

Немцы никак не могли сбить бомбардировщик, свалить его. Объятый пламенем обоих моторов, он упорно шел вперед — к переправе. Бравков давно уж не слышал голосов Когтева и Заблоцкого. Он ни разу не оглянулся назад, не знал, что комбинезон и гимнастерка его прогорели, не чувствовал, что спина его покрыта волдырями, а на затылке подгорели волосы. Кроме вражеских истребителей, он ничего не видел.

Ярость атак спала. Истребители носились вокруг горевшего самолета. Бравков не знал, что переправа уже разбита и что самолет доживает свои последние минуты.

Один из истребителей, будто решив посмотреть на экипаж бомбардировщика, не подающий признаков жизни, поравнялся с ним, чуть прилегая на левое крыло кабиной к Бравкову. Готовый к такой неосмотрительности фашиста, Бравков запустил в него очередь. Бил по кабине, по крылу, по хвосту. Длинная очередь оборвалась. Бравков сильнее нажал на спусковой крючок — пулемет молчал. Он перезарядил пулемет, дернул шток затвора на себя и, толкнув его на прежнее место, нажал на спуск — выстрела не было. Он метнулся к патронной коробке — она была пуста. Патроны кончились. Бравков оглянулся назад и отпрянул. Упругая жаркая волна огня пыхнула ему в лицо. Еще не зная, что и зачем он делает, Бравков кинулся к нижнему люку, служившему одновременно и гнездом для крупнокалиберного пулемета. Пулемет — он был закреплен в подвижной раме — надо было толчком от себя отправить в хвост самолета и застопорить там. От первого толчка пулемет, сделав дугу туда и обратно, снова занял свое место в гнезде. Только на третий раз Бравкову удалось застопорить пулемет в хвосте. Люк освобожден. Бравков нырнул в него вниз головой, но струя воздуха впихнула его обратно в кабину. Бравков отступил шаг назад, раскачался и опять бросился в люк, и опять оказался в кабине. Тогда он опустил голову в люк, вцепился руками в его края и что есть силы стал вытягивать тело из кабины. Его рвануло, обо что-то ударило головой и коленям. В тот же миг наступила разительная тишина. О своей безопасности Бравков еще не знал — у него были закрыты глаза. Ему показалось, что он зацепился за самолет и тот тянет его за собой. Потом сами собой открылись глаза. Небо! Неожиданно огромное синее небо и целый мир вокруг. А совсем рядом — стропы парашюта, купол над головой. Бравков не знал, не помнил, когда и как он дернул за спасательное кольцо…

Неожиданно, как и все за последние минуты, Бравков увидел «мессершмитт», несущийся на него с явным намерением раздавить, уничтожить. Бравков потянул за стропы купол парашюта на себя. Скорость спуска увеличилась. Истребитель пронесся выше купола.

— Видали

мы таких фраеров! — вслед ему крикнул Бравков. Новую опасность он почувствовал с земли. Там кружком стояли люди и что-то проделывали, то поднимая, то опуская руки. Каждое их движение сопровождалось глухими хлопками. Бравков поднял голову. Смутная догадка о том, что стреляют, подтвердилась — купол был пробит пулями. Он был уверен, что находится на своей территории, но рука машинально потянулась к кобуре за пистолетом. Приближение земли он заметил с опозданием. Она не просто приближалась, она неслась ему навстречу. Ноги не выдержали удара о землю. Бравков упал, а подняться на ноги не успел. Над ним, угрожая штыком, кто-то стоял: Бравков не мог сразу определить — свой это или немец. А тот, тоже не зная, кто перед ним, в суровом молчании не спускал глаз с Бравкова.

— Ну, что ты вылупился? — не вытерпел Бравков и заковыристо выругался.

Боец, а Бравков уже узнал в нем своего, с облегчением поставил винтовку к ноге, качнул головой. На лице его заиграла добродушная удивленная улыбка. Словно он увидел перед собой знакомого из родных мест. Скорее сморщился, чем улыбнулся в ответ Бравков, оберегая свою саднившую спину, попросил:

— Закурить дал бы.

— Эт можно, браток.

Закурить им не довелось. Прикатила «эмка», из нее появился старший лейтенант, пехотинец. Он торопливо подошел к сидевшему на земле Бравкову, вырвал у него из рук пистолет, забрал из кобуры запасную обойму.

— Взять его! — скомандовал он приехавшим с ним двум бойцам.

Новый приятель Бравкова взирал на происходящее с видом человека, допустившего неосмотрительность, виновато пряча в карман кисет с табаком.

— Но, но, потише вы, архангелы! — запротестовал Бравков. Его сунули в машину, куда-то повезли, предварительно зашторив окна «эмки». Привезли его, как он позже узнал, к командиру дивизии, о которой говорил командующий, провожая их в последний полет.

В блиндаже, куда привели Бравкова, находились генерал и полковник.

— Кто, откуда, зачем пожаловали? — бесстрастно спросил генерал.

Все, что Бравков успел оценить в новой обстановке, говорило о том, что он у своих.

— Стрелок-радист старшина Бравков. Вместе с летчиком старшим лейтенантом Когтевым и штурманом лейтенантом Заблоцким тут недалеко бомбили переправу по заданию командующего армией генерал-майора Мерцалова.

Генерал и полковник переглянулись.

— Командир, комиссар полка кто у вас? — спросил полковник.

— Командир полка у нас майор Лунев Максим Петрович, комиссар — батальонный комиссар Овсий, начальник штаба — капитан Вороненко.

— Переправу-то разбомбили? — поинтересовался генерал.

— Не знаю, товарищ генерал. Не видел, занят был. Их же девять штук было.

— А нам вот доложили, что к нам спускается на парашюте один из тех твоих крестников, — проговорил генерал. — Ну, что ж, будем считать это приятной для всех нас ошибкой. А тебе, старшина, спасибо за службу. Пал Николаевич, — обратился генерал к полковнику, — распорядитесь, чтоб медики оказали помощь храброму летчику.

Через полчаса забинтованный Бравков вышел из блиндажа и угодил в круг бойцов, будто специально поджидавших его.

— Ну, как, Иван, дела? — спросил небольшого роста красноармеец. Бравков удивился про себя: как это они могли узнать его имя?

— Все в порядке. Только вот генерал спросил насчет переправы, а я не знаю, разбили мы ее или нет.

— Разбили, разбили, — заверили несколько голосов.

— Если бы не разбили, сейчас немчура бы уже наседала.

— Чего это тебя, брат, так запеленали? Ранило? — спросил высокий пожилой боец.

— Да нет, подпалило малость. У нас, хлопцы, раненые редко бывают. Либо жив-здоров, либо в ящик сыграл.