Каменный убийца
Шрифт:
Даниель был в Париже, очень далеко, но Гамаш чувствовал, что его сын может совершить очень серьезную ошибку, которая забросит его еще дальше.
– Я думаю, это не лучший выбор.
– Почему? – В голосе Даниеля слышалось любопытство, но не напряженность.
– Ты же знаешь историю.
– Ты мне рассказывал, па, но это же история. А Оноре Гамаш – хорошее имя для хорошего человека. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому.
– Это верно. – Гамаш почувствовал укол тревоги. Даниель не хотел отступать. – Но я лучше любого другого человека знаю, что может случиться в мире, который не всегда добр.
– Ты учил нас,
Ты веришь в это, па, и я тоже. Помнишь наши прогулки в парке? Ты брал меня и Анни и все время читал стихи. Эти строки были одними из твоих любимых. И моих.
Гамаш ощутил жжение в горле, вспоминая эти прогулки, крохотные пухлые пальчики в его огромной руке. Не столько держащей, сколько удерживаемой.
– Недалек тот день, когда придет мой черед. Я буду водить Флоранс и Оноре в парк Мон-Руаяль и без умолку лепетать им стихи.
– Лепетать? Ты не хочешь сказать – декламировать сильным, но музыкальным голосом?
– Конечно. «Где тот мертвец из мертвецов». Ты это помнишь?
– Помню.
– Все те стихи, что ты читал мне, я буду читать им, включая и Мильтона, включая и строки о разуме, который в себе обрел свое пространство, и о том, что мы сами творим свою реальность. Не волнуйся, – продолжал Даниель терпеливо, взывая к отцовской логике. – Оноре будет знать, что мир начинается между его ушей и принадлежит только ему. И он, как и я, будет знать, какое это прекрасное имя.
– Нет, Даниель, ты совершаешь ошибку.
Ну вот он и сказал эти слова. Те самые слова, которые он поклялся себе не говорить. Но все же Даниель должен понять это, нельзя допустить, чтобы его сын совершил – пусть и с самыми благими намерениями – эту трагическую ошибку.
Краем глаза он отметил какое-то движение. В комнату вошла Рейн-Мари. Он взглянул на нее. Тело ее было напряжено, глаза смотрели удивленно и с тревогой. И все же сделать это было необходимо. Иногда родительский долг состоит в том, чтобы совершать поступки, которые не встретят понимания. Идти на неодобрение. Нельзя допустить, чтобы сын Даниеля носил имя Оноре.
– Я надеялся, что ты воспримешь это иначе, па.
– Почему я должен был воспринять это иначе? Ведь ничего не изменилось.
– Времена изменились. Сколько лет прошло. Десятилетия. Ты должен забыть об этом.
– Я много чего повидал. Я знаю, что своевольные родители могут сделать со своим ребенком. Я видел таких затюканных детей, что…
«Что они даже прыгать не могут, – чуть было не сказал он. – Они никогда не отрываются от земли. Не подпрыгивают от радости, не скачут через веревочку, не ныряют в воду с трамплина, не виснут на плечах любящих родителей, которым доверяют».
– Ты обвиняешь меня в том, что я желаю вреда нашему ребенку? – В голосе Даниеля больше не было ни терпения, ни желания убедить. – Ты и в самом деле считаешь, что я желаю вреда моему сыну? Он даже еще не родился, а ты уже обвиняешь меня? Ты все еще считаешь меня бестолочью?
– Даниель, успокойся. Я никогда не считал тебя бестолочью, ты это знаешь.
Он услышал, как вздохнула Рейн-Мари в другом конце комнаты.
– Ты
– Жизнь и без того сложна, зачем же давать ребенку имя, которое может стать предметом издевательств, нападок?
– Да, такое может случиться. Но еще оно может стать предметом гордости, высокой самооценки…
– Его самооценка не будет зависеть от имени, которым ты его наречешь. Не создавай ему помеху при рождении.
– Ты хочешь сказать, что имя Оноре – это как родовая травма? – Голос Даниеля звучал как никогда отчужденно.
– Я этого не говорил. – Гамаш пытался дать задний ход, но понимал, что зашел слишком далеко. – Слушай, нам нужно поговорить об этом при встрече. Мне жаль, если тебе показалось, будто я считаю, что ты хочешь преднамеренно повредить своему ребенку. Я знаю, что это не так. Ты замечательный отец…
– Я рад, что ты так считаешь.
– Для любого ребенка счастье иметь такого отца, как ты. Но ты спросил, что я думаю. Вполне возможно, что я ошибаюсь, но я считаю, что было бы неверно назвать сына Оноре.
– Спасибо за звонок, – сказал Даниель и отключился.
Гамаш встал, словно оглушенный, прижимая трубку к уху. Неужели все так плохо?
– Что, дело неважное? – спросила Рейн-Мари.
– Неважное. – Гамаш повесил трубку. – Но мы договоримся.
Вообще-то, он не очень обеспокоился. Он иногда спорил с Даниелем, как спорил и с дочерью Анни. Он убеждал себя, что расхождения во мнениях – дело естественное. Только на сей раз все было иначе. Он ударил сына по самому больному месту (знал это из собственного опыта) – усомнился в его отцовских способностях.
– Хорошо, что вы вернулись.
Бовуар вошел в комнату, едва не столкнувшись с техником, который нес огромную коробку.
– Агент Лакост заканчивает обыск гостевых комнат. Они прошерстили весь дом. И ничего. Я успел допросить Томаса, Мариану и только что – Сандру. Это, я вам скажу, вовсе не Уолтоны. [53]
Привезли оборудование, и библиотека в старом бревенчатом доме стала преображаться в современный оперативный штаб. Очистили столы, подключили компьютеры, поставили информационные доски, закрепили на подставках писчую бумагу: для записей фактов (чем занимался инспектор Бовуар), составления списка свидетелей, улик и вещдоков, графика перемещений.
53
«Уолтоны» – американский телесериал, который транслировался на протяжении девяти сезонов. Герои сериала – семейство из сельской местности в Виргинии во времена Великой депрессии и Второй мировой войны.
– У нас проблема, шеф, – сказала одна из техников, возившаяся с компьютером.
– Я сейчас. Так ты дозвонилась до Габри?
– Меня там ждут, – ответила Рейн-Мари.
– Инспектор, не хочешь присоединиться? Мы доедем до Трех Сосен с мадам Гамаш, потом – в Шербрукское отделение полиции. У нас там встреча с крановщиком, устанавливавшим статую.
– С удовольствием, – сказал Бовуар, поправляя подставку и доставая фломастер из коробки.
Гамаш подошел к технику:
– Так что за проблема?