Камера
Шрифт:
* * *
Глубоко за полночь, после того, как Кармен узнала о Ли и ее проблемах, о Фелпсе и Уолте, о Макаллистере, Уине Леттнере и гипотетическом сообщнике, после того, как была съедена пицца, помянут отец и детально разобрана генеалогия рода, Адам сказал:
– Этого я никогда не забуду. Мы сидели с ним рядом на столе, болтали ногами и молчали. Временами он похлопывал меня по колену – так делает добрый дедушка, когда хочет приласкать внука.
Полученной поздней ночью информации для Кармен было слишком много. Четыре с лишним часа девушка просидела во внутреннем дворике, стараясь не замечать липкого от влаги
Адам старался быть предельно осторожным. Чтобы провести сестру по трагическому пути предков, он выбрал самый щадящий маршрут и всячески избегал приближаться к краю бездны. Ни слова о Джо Линкольне, о расправах над чернокожими, ни малейшего намека на жуткие, леденящие кровь детали. Сэм в его рассказе представал человеком неистовым и вспыльчивым, совершившим в жизни ужасные ошибки и искренне раскаявшимся. В какой-то момент Адам решил поставить в видеомагнитофон свою кассету, однако тут же передумал. Потом. Для одной ночи уже достаточно. Раза два или три в голову приходила мысль: он и сам едва ли верит тому, что открылось за минувшие четыре недели. Было бы жестоко тащить за собой Кармен по всем кругам этого ада.
Впереди годы. Уйти от воспоминаний все равно не удастся.
ГЛАВА 45
Понедельник, 6 августа, шесть часов утра. Сутки с небольшим.
Войдя в свой кабинет, Адам бесшумно прикрыл дверь. Ровно в семь он позвонил судье Слэттери. К телефону никто не подошел. Рассчитывать на другое было бы наивно, но Адам надеялся, что хотя бы автоответчик сообщит ему, где можно получить какую-нибудь информацию. Слэттери не спешил дать ответ на протест в связи с патологическим расстройством менталитета осужденного. Для судьи протест адвоката являлся, по-видимому, чем-то вроде использованной бумажной салфетки.
Оператор справочной службы подсказала номер домашнего телефона мистера Флинна Слэттери, однако поднимать его из постели Адам не захотел. Подождем до девяти.
Сам он спал менее трех часов. Пульс частил, сердце вбрасывало в кровь одну порцию адреналина за другой. Клиенту остается чуть более суток, когда же, черт побери, Слэттери примет решение? Пусть откажет, только побыстрее – еще есть время обратиться в другую инстанцию.
Зазвенел телефон. Клерк апелляционного суда в весьма сдержанной манере извещал о том, что жалоба мистера Кэйхолла на неквалифицированные действия своего бывшего защитника, Бенджамина Кейеса, отвергнута по причине нарушения положенных сроков. Подавать ее следовало годы назад. В данный момент суд вынужден признать жалобу утратившей свою суть.
– Тогда почему вы рассматривали ее больше недели? – вспылил Адам. – Ответ можно было дать по крайней мере десятью днями раньше!
– Факсом направляю вам копию.
– Огромное спасибо!
– Не пропадайте, мистер Холл. Ждем от вас новостей.
Положив трубку, Адам отправился на поиски кофе. В половине восьмого подошла усталая и невыспавшаяся Дарлен. С собой она принесла листки злополучного факса и два свежих бублика. Адам попросил ее отправить в Верховный суд страны оригинал жалобы на неквалифицированные действия своего предшественника: бумага была готова еще три дня назад. Мистер Олэндер сообщил, что ее копия у него уже есть.
Покинув кабинет, Дарлен через минуту возвратилась со стаканом воды и двумя таблетками аспирина – голова Адама раскалывалась от боли. Он оставил секретарше необходимые инструкции и вышел – чтобы никогда уже не вернуться в здание “Бринкли-Плазы”, где размещался мемфисский офис юридической фирмы “Крейвиц энд Бэйн”.
* * *
Полковник Наджент ступил через порог отсека “А” во главе небольшого отряда из восьми человек – членов группы по исполнению приговора. По погруженному в тишину коридору плечистые люди двигались с решительностью зондеркоманды СС. Возле решетки камеры номер шесть, где на узкой койке лежал Сэм, Наджент остановился. Обитатели отсека напряженно ждали.
– Сэм, пора перебираться в “комнату передержки”. – В голосе полковника прозвучало сочувствие, как если бы Наджент искренне сожалел о предстоящем.
Зондеркоманда выстроилась навытяжку под окнами. Кэйхолл неторопливо поднялся, сделал шаг к решетке:
– Зачем?
– Потому что я так сказал.
– На кой черт мне куда-то перебираться? Цель, генерал?
– Этого требуют правила, Сэм. Существует определенный порядок.
– Значит, никакой особой цели нет?
– Мне она и не нужна. Повернись.
Подойдя к раковине, Сэм тщательно почистил зубы. Затем постоял над унитазом, вымыл руки. Полковник уже начал терять терпение, но Кэйхолл с независимым видом закурил сигарету и лишь после этого повернулся спиной к решетке и сунул в прямоугольную прорезь кисти рук. Наджент защелкнул стальные браслеты, подал кому-то знак, и дверь камеры отъехала в сторону. Оказавшись в коридоре, Сэм первым делом кивнул Джей-Би, который со слезами на глазах наблюдал за происходящим.
Полковник взял заключенного под локоть и повел его вдоль камер – мимо Гуллита, Ллойда Итона, Стокгольма Тернера, Гарри Скотта, Будди Ли Харриса и, у самой двери, Проповедника. Тот, зарывшись лицом в тощую подушку, беззвучно плакал. За раскрытой металлической дверью с ноги на ногу переминалась еще одна группа помощников Наджента, человек пять. Неширокий проход, где они стояли, вел к “комнате передержки”. Соседняя с ней служила местом “сосредоточения”.
В конце прохода Сэм подсчитал шаги: смерть стала ближе на сорок восемь футов. Он привалился плечом к стене, невозмутимо направил к потолку струю дыма: все в норме, обычная тюремная рутина.
Вернувшись к камере номер шесть, Наджент принялся отдавать приказы. В камеру ступили четверо охранников и начали собирать имущество Кэйхолла: книги, пишущую машинку, вентилятор, телевизор, жалкую одежду, туалетные принадлежности. Касаясь вещей так, будто все они заражены губительным вирусом, мужчины переносили их в “комнату передержки”. Матрас вместе с постельным бельем был скатан в рулон, который брезгливо потащил по полу один из охранников.
Неожиданный всплеск активности вызвал у заключенных пристальный, смешанный с чувством скорби интерес. Тесные камеры служили им каким-никаким, но убежищем, чем-то напоминающим панцирь черепахи; видеть, как панцирь этот безжалостно крушат, им было больно. “То же самое ждет и меня”, – думал каждый. Жуткая реальность обескураживала: грохот тяжелых ботинок, отрывистые, лишенные человеческих интонаций голоса. На хлопнувшую в отдалении дверь неделю назад никто не обратил бы внимания, сейчас же этот безобидный в общем-то стук звучал как удар топора по плахе.