КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
Протерся, свирепо, будто кожу желая содрать, до красноты, махровым полотенцем.
От тренажеров волевым усилием вновь направил себя к книжным полкам. В его усердиях саморазвития была система. Но сегодня от обязательств системы он себя легкомысленно освободил. Взял лупу и альбом, купленный в Антверпене. Был намерен не спеша и с возможностями толкований (или хотя бы новых ощущений) рассмотреть «Сад наслаждений» Босха. Но и альбом отложил быстро. Снова подумал об Агалакове. Просветителем поначалу тот все же попытался быть назойливым. Пришлось попросить его - информацию давать нейтрально-вескую. Агалаков все понял. Высокомерным и спесивым в суждениях вблизи Квашнина более себя не проявлял. И дистанцию соблюдал деликатно.
Впрочем, бес с ним, с Агалаковым.
Решил наклеить усы, натянуть парик и прогуляться переулками. Кисловскими и ближними к Успенскому Вражеку. А потом и пообедать. Не исключалось, что зайдет и в Камергерский. Запомнилось: там вкусно пахло солянкой.
Натянул парик, наклеил усы. И тут дернулось дурацкое. А не наклеить ли третье ухо?
23
Тут и громы стали греметь.
Те самые, майские.
И стало известно: сыскался покупатель. Уже рассмотренный кассиршей Людмилой Васильевной и буфетчицей Дашей сухопарый верзила в вельветовых штанах, поначалу глазевший на керосиновую лампу в витрине закусочной. По оценке Даши - хищник, по разумению Людмилы Васильевны - добытчик. А по сведениям думского советника - известный миллионщик Квашнин, хозяин Отрасли, даже двух Отраслей, для него содержание хоккейной команды премьер-лиги «Северодрель» было шутейным удовольствием.
Плечистый негр Костя из государства Кот д'Ивуар никаких шансов иметь не мог. А ведь обнадеживал, стервец.
Квашнин, говорили, купил и «Оладьи» на Дмитровке. Эти так, в придачу.
Кассирша и буфетчицы подтвердили публике достоверность слухов. Их собирали, им объявили. Но, правда, о точных сроках закрытия пока неизвестно. О точных сроках, как и положено, предупредят за две недели. Возможно, что закусочная протянет до Нового года. Необходимо составить проект переустройства, а потом и затевать ремонт. И похоже, новый хозяин еще не решил, что ему выгоднее содержать в Камергерском. Во всяком случае, начинать будут с дмитровских «Оладий».
Произошло странное. А впрочем - обычное. Новость никаких резких досад, тем более драм, не вызвала. То есть, конечно, поварихи, кассирши, уборщицы ходили расстроенные. Понимали, приглашать их в дорогое заведение вряд ли станут. Вот если только Дашу… Завсегдатаев же закусочной отмена неопределенности (продали, наконец-то, случилось) отчасти даже успокоила. Выяснилось, что многие держали в голове запасные варианты для вечерних посиделок с доступными ценами. Я присмотрел рюмочную между Консерваторией и театром Маяковского, дважды заглянул в нее. Все там было чужое, и стены, и лица, но что поделаешь, привыкнем… Конечно, предстояло рассыпаться привычному кругу общения, но скольких приятных тебе людей обстоятельства времени своими водоворотами уже относили в отдаления! А тут и водоворота не ожидалось, река текла себе и текла. К тому же до Нового года оставалось еще семь месяцев. Посмотрим, как пойдут преобразования в «Оладьях» на Дмитровке…
К тому времени в закусочную стал захаживать новый для нас посетитель. Не часто, но появлялся. Это был высокий худой мужчина лет сорока, или чуть моложе, с тонкими усами, черноволосый, стриженный коротко, но, пожалуй, старомодно - ежиком. В закусочной он был существом одиноким, в разговоры ни с кем не вступал, если только отвечал - «да», «нет», и, естественно, вынужден был произносить слова вблизи кассы и буфетной стойки. С кассиршей и даже буфетчицей не любезничал, названия блюд и напитков выговаривал хмуро. Брал в частности и солянку. Иногда читал газеты, иногда сидел молча, ни на кого не глядя и ни в чьи беседы не вслушиваясь. Мне подобное состояние знакомо. Порой я приходил в закусочную и не ради общения, а встав из-за письменного стола, чтобы отвлечься от занимавших меня мыслей или, напротив, продолжить (при невнимании ко всему вокруг) их варево. Вот и новый посетитель, похоже, раздумывал здесь о чем-то важном для себя. Либо обсуждал сам с собой какие-то конкретные дела. И это состояние следовало уважать.
Пару раз, когда он усаживался за столик рядом с кассой, Людмила Васильевна пыталась разговорить его, не вышло. Прозван он был ею Рудокопом, отчего - не знаю. Хотя видел, что и по представлениям самой Людмилы Васильевны, он вовсе не Рудокоп. «Похож, - сказала она как-то в моем присутствии буфетчице Даше, - на того… Но тот-то был в черных очках, и глаза его я не видела. А перед тобой он очки снимал…» «На секунду, - сказала Даша.
– Я только запомнила, что они у него синие. И все. И тот был белобрысый…» «Делов-то, - хмыкнула Людмила Васильевна, - поменять масть! Ты с ним, Даша, поосторожнее!» «Да я и разговоров с ним никаких не веду, - сердилась Даша.
– Пробурчит он что-то невнятно, и хватит. И главное, из выпивок лишь однажды заказал пятьдесят граммов коньяка…»
Должен заметить, что из дашиной жизни выбыл не только негр Костя, но и книжный челнок Фридрих Малоротов, сделавший Даше предложение, но так и не подтвердивший его выразительным поступком. Три раза он буянил в закусочной, размахивал глобусом-булавой, обещал покрошить конкурента-миллионщика, но потом пропал. Не исключалось, что он мог отправиться с пачками книг московских издателей куда-нибудь в Сарапул или в Сыктывкар, и там после удачных продаж трясины быта засосали его. Впрочем, Даше пропажа временного жениха принесла, похоже, облегчение.
И долговязый посетитель-молчун, вызывавший тревоги Людмилы Васильевны, а Даша догадывалась - почему, сама волновалась при его визитах и молчаниях, тоже перестал появляться в закусочной. Но перед тем была птичка. Долговязый уже одолел солянку и принялся за жаркое, а над ним зависла птичка.
Поначалу на нее и не обратили внимания. Ну птичка и птичка, трепещет под потолком крыльями, мало ли что. Потом стали прикидывать, а каким макаром она попала в недра закусочной? Но и тут ничто не противоречило наукам. Возможно, была открыта кухонная дверь во двор, могла она и при входе какого-либо посетителя из Камергерского переулка впорхнуть к нам в гости. Странным было то, что птица явилась пестро-красочная, такие по Москве не летают. Сидят в клетках. И удивляло то, что она не бьется по дурости об оконное стекло, а висит себе, как вертолет, под потолком. И именно над столиком посетителя, вызывавшего тревоги Людмилы Васильевны.
А он как бы и не видел птицу, доедал жаркое, будучи, как обычно, в состоянии своей молчаливой сосредоточенности. Птица же, повисев с трепыханием крыльев, заверещала и короткими витками стала спускаться к столикам. В клюве ее увиделся некий предмет (он показался мне похожим на человеческое ухо, глупость, естественно, другие же позже уверяли, что углядели в клюве оранжевое перо, а кто - и белую розу). Птица уселась на край горшка для жаркого и нечто опустила в глиняную посуду. Посетитель словно бы не обратил на нее внимания, не спеша доедая жаркое. Спокойное доедание горячего блюда и вызвало общий интерес. А когда глаза были подняты вверх, оказалось, что никакой птицы в закусочной нет.
Посетитель же, якобы Рудокоп, запил жаркое томатным соком, вытер губы и удалился.
– Людмила Васильевна, - в тишине сказала Даша, - к чему бы это - птица в помещении?
– Ни к чему хорошему, - мрачно произнесла кассирша.
– Ну здрасьте!
– вступила в разговор повариха Пяткина.
– Птица в помещении - к благим вестям. Голубь-то прилетал с благой вестью.
– Во-первых, там был голубь, - возразила Людмила Васильевна, - а во вторых, к кому он прилетал-то? А? Не к нам же…