КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
– Олёна Павлыш не имеет к вам никакого отношения, - сказала Нина, на Прокопьева не глядя, кепка ее сползла набок, дав волю левому уху.
– И мы с ней разные. Я - здешняя. А она приехала сюда из дыры завоевывать Москву, а потом, возможно, Париж. Сколько нынче таких. Все больше стервы. У меня никогда не было ее комплексов и претензий. Но я попала в зависимость. В этой зависимости меня на вас и напустили…
– Ради чего?
– спросил Прокопьев.
– И кто напустил?
– А я знаю?!
– взвилась Нина.
– Я завишу от мелких людей. От кого зависят они, я не знаю.
– Но
– Вы, Сергей Максимович, мне надоели, - заявила Нина.
– Вы печетесь лишь о себе. Вы приволокли меня сюда и устроили мне пытку.
– Вы сами согласились пойти в Камергерский…
– Я согласилась, потому что вы словно приказали. А я вынуждена была привыкнуть к приказам.
Синие глаза собеседницы снова повлажнели. Прокопьев будто бы против своей охоты, а сегодня он многое делал будто бы против своей охоты, но сознавал, что лжет себе, нынешние поступки и слова были вызваны волей именно его натуры, так вот Прокопьев взял и положил руку на дрожавшую руку Нины.
– Милая Нина, еще раз извините меня, - сказал Прокопьев.
– Да, я все время пытаюсь прояснить ситуацию, связанную со мной. Но вы мне, не обращайте внимания на пышные слова, не безразличны. А ваша история явно соприкасается с моей. Тогда, при первом вашем явлении, я испытал к вам сострадание и истинно был готов помочь вам… В словах я старомоден… Но я хочу и теперь хоть что-то выяснить, а потом постараться и вас избавить от зависимости… Вы мне верите?
– Я вам верю, - Нина попыталась улыбнуться. Прокопьев был благодарен этой ее улыбке.
– Вы и сейчас, наверно, думаете: «Да что сможет сделать этот простак?…» Но ведь они, имея в виду меня, в чем-то заинтересованы. В чем?
– В вас и в вашем профессиональном умении.
– Они заблуждаются, - покачал головой Прокопьев.
– Они так не считают, - сказала Нина.
– Они знали о вас многое, когда отправили меня сюда и за ваш столик. И остались довольны вашими действиями и мыслями. Вы оказались подходящим для их интересов. То есть я так предполагаю…
– И что же… они… эти… велели придти вам сюда несчастной замарашкой?
– Я и без всяких переодеваний была тогда несчастной замарашкой, - горько сказала Нина.
– Но и теперь мое положение не лучше прежнего. Они опять подпустили меня к вам…
– Приманкой или наживкой, - сказал Прокопьев.
– Можно считать и так! Да! Приманкой и наживкой!
– воскликнула Нина.
– Для меня это унизительно и противно. А я… вы можете мне не верить, но это так… а я хотела бы побыть вблизи вас просто приятельницей… я не навязываюсь, но… Все. Больше меня ни о чем не спрашивайте. Я и так слишком много вам наговорила. Или наболтала. Мне за это достанется. Мне будет плохо. А может быть, и хуже, чем плохо.
И снова синие глаза ее стали мокрыми. Прокопьев сидел дурак дураком. Обругивал свою неуклюжесть и застенчивость. Хотя рука его все еще лежала на руке Нины. Прокопьеву хотелось слизнуть слезы со щек барышни. Он не прочь был бы и поцеловать ее, хоть бы и в лоб, лоб Нинин был вполне в его вкусе, высоколобых дам Прокопьев не привечал. Он полагал, что отношение его к Нине сейчас возвышенное, чуть ли не отеческое, или хотя бы старшебратское, в нем слоились - сострадание, жалость, стремление уберечь ребенка от бед и расправиться с обидчиками. И вдруг этот отец или старший брат ощутил, что Нина вызывает у него естественное мужское желание.
Он резко убрал руку (отлетела!) от Нининой руки. Но ничего не изменилось. Разговор их превратился в некое журчание, и глаза Нины были ласковыми, и голос ее стал ласковым. Выяснилось, что Нина - учительница, преподает географию, мечтала стать путешественницей, но дальше Кинешмы не отъезжала, отца не помнит, имела мужа, тоже недотепу, но развелась, вернулась к матери в коммуналку, любит салаку горячего копчения, цветную капусту, фасоль в томатном соусе, певицу Буланову, ну и так далее. Бытовые эти сведения Прокопьева чуть ли не умиляли, рыцарь, способный дать радости оскорбленной и униженной, уже примеривал на себя доспехи и слышал ржание верного коня. Выглядел он, по-видимому, нелепо, мельком уловил взгляд буфетчицы Даши, та усмехнулась. Кое-что рассказал Нине о себе.
Нина поглядела на часы.
– Надо же, как я увлеклась разговором с вами. Жаль, но надо идти.
Она встала.
– Нина, табакерка и табурет, - не выдержал Прокопьев, хотя ласковое журчание степного ручья могло и успокоить его, - ваши? Или их вам все же вручили для похода ко мне?
Нина постояла молча, было видно, что растерялась, потом заговорила бойко и будто бы весело:
– Конечно, мои! А чьи же еще? Но в особенности мне дорог табурет! Вы уж отнеситесь к нему со вниманием! Пружинных дел мастер! До встреч!
Эти ее «пружинных дел мастер» и прощальное помахивание рукой совпали с улыбкой, схожей с улыбкой наперсточника, покидающего облапошенного им лоха.
Вспомнился вопрос кроссворда: «Человеческое свойство, которое используют лохотронщики». Азарт. Рассчитывают и на его азарт. Ну и пусть.
– Сергей Максимович, что вы сидите такой грустный?
– с участием обратилась к Прокопьеву буфетчица Даша.
– То любезничали со своей приятельницей, были веселы, я ей даже позавидовала…
– Что вы, Дашенька, такое говорите?
– удивился Прокопьев.
– Нашли чему завидовать! У вас столько поклонников! И каких!
– Какие у нее поклонники!
– сказала кассирша Людмила Васильевна.
– Так, тьфу! А на вас Даша давно смотрит с симпатией. Вы бы хоть обменялись адресами и телефонами, а то закроют нашу закусочную, и прости-прощай!
Следовало ожидать возмущения Даши, но Даша не возмутилась. Сказала:
– А вы, Сергей Максимович, сегодня голодный. Даже не заказывали солянку.
– И верно, - согласился Прокопьев.
– Даша, будьте добры солянку погорячее, ну и сто пятьдесят.
«Кто же она, эта Нина?
– раздумывал Прокопьев.
– Жертва или актриса? Игрица? Не игрунья, а именно игрица. Бывают игрецы. Значит, бывают и игрицы. На Рождественском бульваре глаза у нее однажды были откровенно злыми. И ключевым знаком является теперь табурет. Слова на нем: "Сиди детка. Для тебя табуретка". Вот, стало быть, твое место. Сиди всю жизнь над ночным горшком, если на отваги и подвиги неспособен».