КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
Он чуть ли не принялся пинать самозванку ногами, но последние его слова вышли неразумными, и Нечухаева вынесли за калитку.
– А ведь теперь, - рядом с Соломатиным возник Марат Ильич, - с сертификатом-то этим и с вечной горелкой можно отхватить и не шесть миллионов, а все десять…
«Кавалер занят, - подумал Соломатин, - самое время перекинуться словами с Елизаветой…»
Но сейчас же его озадачил Павел Степанович Каморзин:
– Андрюшенька, доктор, выручай. Скажи людям правду о бочке. А то ведь многие засомневались. Завистников, сам знаешь, сколько. Два слова скажи и все. А то будто и сертификат ложный. Пошли, пошли…
И Соломатин был препровожден к мемориалу.
– Граждане!
– заявил Соломатин.
– Позвольте развеять некую неловкость. Сергей Александрович действительно мог выбросить бочку и на Петровке. Но там бочка вылетела бы с пятого этажа перед поездкой в Баку и к Шагане, то есть к персидским мотивам. Надо ли было ему перед выездом в Баку покупать керосин? Стало быть, бочка в Богословском переулке была пустая, и с ней связан каприз гения, а вовсе не подвиг…
«Остановиться, надо остановиться!» - приказывал себе Соломатин, но он видел усмешливые глаза Елизаветы, остановиться не мог, а пожелал и далее выказывать себя сладкоголосым краснобаем.
– Из Брюсова же переулка он отправился в свое Константиново с лучинами в горницах. Бочка там была полновесная, исполинская. Подтверждаю также, что нынешняя наша реликвия - подлинная, осмотрена экспертом Максудом Юлдашевым, на ней выцарапаны инициалы «С.А.Е.», дата поездки в родное село, и есть клеймо «Бакинского керосинового товарищества бр. Векуа». А потому претензии господина Нечухаева можно признать необоснованными, спекулятивными. Во всяком случае - смешными.
– Ну молодец! Ну уважил!
– Павел Степанович аплодировал шумно.
– Ну осадил наглеца!
– Вот вы в Касимове были, - сказал смутно знакомый Соломатину мужичок, носовой платок с узелками на голове, трусы, грязные пальцы торчат из сандалий.
– В каком еще Касимове?
– растерялся Соломатин.
– Ну как же!
– обиделся мужичок.
– Если вы Есенина любите… От нашего Касимова до ихнего Константинова два часа по Оке… Ну ладно. Мы с вами в Камергерском встречались. Я - Васек Фонарев. Водила-бомбила. И еще я сосед вашей знакомой Олёны Павлыш…
– Не знаю я ни Касимова, ни Олёны Павлыш!
– грубо сказал Соломатин.
– Вот тебе раз! Павел Степанович, да что же это он на себя наговаривает!
– недоумевал Фонарев.
– Кстати, Степаныч, а где на празднике предусмотрены отхожие места? Хотя бы ведра поставили. А то ведь ссут и срут под деревьями.
Павел Степанович рот открыл, возможно, желая возмутиться бескультурьем почитателей поэзии, но возродившийся Нечухаев его огорошил:
– Освящали Брюсову бочку или не освящали? Нет! Она - самозванка, и освящать ее никто не возьмется! А без освящения ваш сертификат - туалетная бумага!
– Действительно, - озадачился стоявший рядом председатель Собакин.
– Как это мы забыли? Новую сторожку освящали, а это уж обязательно следовало бы…
– Ты, Степаныч, и об туалетной бумаге не позаботился, - не унимался Васек Фонарев.
– А какое же народное гулянье без искренних выделений организма? А ты (Нечухаеву) пошел вон! Мы обольем бочку касимовской водой. Сергей Александрович больше водки и керосина любил касимовскую воду. Она от всего. В понедельник съезжу в Касимов, привезу канистру. И обольем…
Дальнейших обещаний Васька Соломатин не слышал, он добрался, наконец, до милой Лизаньки.
– Никак мы с вами не поговорим…
– Кто вам, Андрюшенька, мешает?
– Вся эта суета. И ваш поклонник Нечухаев.
– Это сегодня. А в будние дни?
– То есть?
– будто бы удивился Соломатин.
– Номер моего телефона достать вам ничего не стоит. Хотя бы спросить у Александры. Вас ко мне тянет, но вы фантазируете по поводу меня и держитесь от меня подальше, любопытствуете, смотрите на меня со стороны и издалека, в интересе, что и как у меня там получится. Тогда, мол, и решим, как быть. Или я не права?
– Во многом вы правы, - растерянно произнес Соломатин.
– И в чем же, Андрюшенька, причины этого вашего «издалека»?
– В уроках прежних шальных историй…
– Меня вы, Андрюшенька, выходит, боитесь?
– Не вас. Себя.
– А меня не боитесь?
Лукавство было в глазах отличницы, но и прищур будто бы циничной девы, циничной и коварной, нет, истинно надо держаться подальше от лучезарной стервы, проглотит, раскромсает и проглотит… Но зачем это ей?… Соломатин считал, что пил сегодня умеренно, с донышка пластиковых стаканов, но теперь почувствовал, что чуть-чуть окосел, возможно, слова и взгляды Елизаветы оценивает неверно и уж тем более преувеличивает свои страхи и сомнения. И понимал, что ежедневные мысли о Елизавете истребить не сможет. Что же, признать их навязанными ему, что ли? И жить так? То есть он и мелким грешником, по раскладу кассирши из Камергерского, опасался быть? Ради чего?
– Ну так что, Андрюшенька, меня вы не боитесь?
– Я не боюсь, - сказал Соломатин.
– Я опасаюсь. Я опасаюсь того, что в вашем интересе ко мне все определяет расчет.
– Да по поводу чего расчет-то?
– рассмеялась Елизавета.
– На что рассчитывать-то в вашем случае? Какой от вас может быть пух? Помилуйте, Андрюшенька! Вы вне игр и забот, вы держите себя в затворе, вывести себя из затвора не решаетесь, трусите, оттого и все ваши муки. Расчет мой с вами не связан, вы о нем знаете, и потому позволяете губы кривить: «Самозванка!» Дело ее уладится, тогда, мол, я ею и займусь…
«Стерва! Стерва!
– в раздражении пребывал теперь Соломатин.
– Догадывается! Обо всем догадывается! Или кто-то выложил ей мои затруднения на селедочном блюде. Вот, мол, тебе объект для действий, девочка, займись им… С одного бока уже попробовали подтолкнуть лежачий камень, теперь принялись с другого. Но может, толкачи с разных боков - разные?»
– А вот и явился мой расчет!
– воскликнула Елизавета.
– Я уж тревожилась, вдруг не явится. Нет, явился.
Глаза Елизаветы горели, усмешка исчезла и из уголков ее рта, чувство к явившемуся выразилось искренне и было оно обожанием.