КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
«Может, и меня он видел во сне?
– задумался я.
– И театр, и бочку… А не нахожусь ли и я внутри сновидения?» Не во сне ли я смотрел телевизор, не во сне ли и теперь я стою на брусчатке Камергерского? Впрочем был годами проверенный и точный, как удар левой ноги футболиста Карвалью, способ одолеть сомнения или утвердить их. Совсем недавно я вспоминал о том, что ни в каких снах, пусть и самых сюжетно-упоительных и даже навеянных обещаниями скорого гонорара, мне не удавалось ни выпить, ни съесть чего-либо. И голоден был,
По случаю осени, хотя пока и теплой, многие выносные столики с цветными зонтами были убраны с тротуаров и мостовой переулка. Возле бывшей «Закуски» они еще стояли, но тамошние угощения нарушили бы чистоту опыта. (Вспомнил о Щели). Я присел за столик у ресторана «Яранга». По поводу команды «Челси» и моржовых достоинств острить я не стал, а заказал лишь кружку пива и бутерброд с красной рыбой. Пиво и бутерброд предоставили быстро. Будем считать, из Анадыря или из поселка Уэлен. Сейчас же предоставленное было выпито и съедено. Какие уж тут сны! Полторы сотни были отданы официантке болезненно реальные. Я не спал! Не спал я! И тратил деньги неизвестно зачем.
От «Яранги» опустевшее или выбритое в Москве место не просматривалось, судьбы театров официантку Иветту не волновали, никаких сведений об исчезновении дома номер три я от нее не добыл. «А что, его снесли, что ли?» - удивились синие ресницы.
Я вернулся к Антону Павловичу. Прохожие, поспешавшие Камергерским на Тверскую, от моих вопросов о театре с птицей шарахались как от подвохов и искушений, принимая меня либо за цыганку с социальными услугами, либо за ростовского лохотронщика, либо за ловца душ из секты Афанасия Минусинского.
«Ба! Но здесь нет Мельникова!
– сообразил, наконец, я.
– Мельникова-то нет!»
Если бы случилось нечто существенное в жизни Москвы и уж тем более России, здесь непременно должен был бы присутствовать Александр Михайлович Мельников. И не один, а со съемочной группой. И уж, конечно, уместными были бы взволнованные разъяснения очевидца водилы-бомбилы Васька Фонарева. Но увы, и Васек не посчитал нужным явиться к месту пропажи. Стало быть, ничего существенного не случилось.
Следовало возвращаться домой.
А мимо меня проходил озабоченный заведующий звукоцехом театра Олег Разносов (опять же знакомый мне по закусочной).
– Олег!
– окликнул я его.
– Как же это? Что же это?
– Что это?
– остановился звукоинженер.
– Вот это. Стояло. А теперь не стоит. И ведь был репертуар…
– А-а-а, это-то… - звукоинженер махнул рукой, поморщился, давая понять, что «это-то» - сущая пустяковина, визуальный обман.
– Уткин у меня запил… Беда…
И звукоинженер в печали пошагал к Кузнецкому Мосту. Уткин служил у него ассистентом.
Дома я смог усидеть до половины седьмого. Утром на тумбе вблизи Антона Павловича я разглядел афишу вечернего спектакля. И слов об отмене спектакля не было.
Без пятнадцати семь народ в Камергерском гудел. И народ этот явно состоял из зрителей. Из таких, кто уже заплатил и кого обязаны были развлечь со сцены и удовлетворить в буфетах. Парадные двери впускали в зал главный, а те, что под «Волной» Голубкиной, в зал малый. На секунду, при подходе к театру мне приблажнилось, что восстал в переулке, вернулся из отбытия в никуда лишь шехтелевский фасад, а за ним - пустота. Но блажь я отогнал. Люди входившие в театр, и джентльмены, и дамы, были из ушлых, из тех, что не допустят ущербов в своих коммерциях, а здесь, уж точно, не позволят обморочить себя какими-либо видеообманами и не шагнут - за свои же деньги - в пустоту.
И Сашеньку Мельникова снова не притянуло сюда объявленное утром событие.
Да и зевак, обыкновенных, московских, здесь не наблюдалось.
Удрученный неопределенностью смыслов и собственных недоумений, я Тверской поднялся к магазину «Москва». Поправил состояние организма созерцанием обложек женских любовных романов. Тонны и километры страданий героинь при восхождениях к туфелькам и шиншиловым накидкам Золушек устыдили меня. Сравнимы ли были их страдания с легкостью моих недоумений по поводу дома номер три?
Я вернулся в Камергерский.
Ни самого здания, ни шехтелевского фасада я не обнаружил.
Но ведь в двери входили люди с билетами. И где же они теперь? И как и откуда они будут выходить через два часа? То есть, будут ли вообще выходить?
– Да-а-а… - услышал я протяженное. Со вздохами. Рядом со мной стоял Арсений Линикк.
– Да-а-а… - снова протянул Линикк, впрочем вздохи его не показались мне тяжкими.
– А про бочку вы ничего не слышали?
– спросил я.
– Какую бочку?
– удивился Линикк.
– Я и сам не знаю, какую…
– Не слышал, - сказал Линикк.
– А может, нам с вами сейчас зайти в Щель?
– Полагаю, - не сразу, а прогладив усы, произнес Линикк, - заходить в Щель сегодня нецелесообразно.
– А эти… люди, которых к вешалкам пропустили билетеры… они где теперь?…
– Не обладаю возможностью строить предположения, - заявил Линикк.
– Наука умеет много гитик.
Я поглядел на него с сомнением.
– Но занавес рано или поздно опустится… И все они захотят отправиться по домам…
– Если вы намереваетесь, раскрыв рот, дожидаться окончания спектакля, - сказал Арсений Линикк, - позволю предупредить, ничего интересного вы для себя не откроете.
И в вечерних программах, в том числе и в «Новостях культуры», дому номер три не было отведено ни слова, ни кадра.
Ночью позвонил Мельников. Возможно, от волнения он снова стал обращаться ко мне на «вы».
– Профессор, извините, если разбудил… Но вряд ли вы спите… Вся Москва не спит…
– Из-за чего?
– Ну как же! Как же! Что вы на это скажете?