Камеристка
Шрифт:
Вооруженные люди из парижских предместий подошли, распевая во всю глотку «Марсельезу», свой революционный гимн, и направили пушку на дворец. Увидев это, артиллеристы Национальной гвардии не стали стрелять в нападающих, а примкнули к банде убийц.
Король поспешно отправил депешу Законодательному собранию, которое заседало в расположенном недалеко манеже. Он хотел знать, какие меры предусмотрели делегаты для защиты королевской семьи и всего придворного персонала. Те даже не удостоили Людовика ответом. После того как установилось радикальное контрправительство, у них больше не осталось сил, и они совсем не думали заниматься спасением никому
Неимоверная толпа людей окружила дворец. Между тем они начали стрелять по Тюильри. После каждого попадания слышалось шумное ликование. Уполномоченный департамента, некий месье Роэдере, уговорил агрессоров дать ему полчаса на переговоры с королем. Сантер согласился.
В присутствии Марии-Антуанетты король принял месье Роэдере. Тот без обиняков объяснил ему:
— Национальная гвардия на стороне санкюлотов. Это значит, что дворец практически никто не защищает. — Он видел всего одну возможность: — его величество должен, как можно скорее бежать со своей семьей в Манеж и отдать себя под защиту Законодательного собрания. — Чтобы придать убедительности своему предложению, он прибавил: — Сир, заклинаю вас, вам не остается другого выхода. Ваше упрямство будет равносильно убийству.
Король не стал возражать — факты говорили сами за себя, — но вдруг воспротивилась королева.
— Нельзя же просто так с этим согласиться. Нужно вынудить солдат защищаться. Не может такого быть, чтобы король Франции просто так уступил плебеям.
Месье Роэдере сначала просто дал Марии-Антуанетте выговориться. Потом он очень спокойно объяснил ей, что она одна будет нести ответственность за смерть короля и своих детей, если и дальше будет так упрямиться. Это убедило королеву. Против своей воли она согласилась спасаться в манеже. И вовремя. Только Рыцари кинжала и швейцарская гвардия, как и прежде, оставались лояльными к королевской семье.
По указанию Роэдере Мария-Антуанетта с Людовиком, мадам Елизаветой и детьми выбежала из дворца, за ними по пятам следовали мадам Турнель, мадам дю Плесси, которая все еще крепко держала меня за руку, мадам Кампан и принцесса де Ламбаль. Последняя недавно вернулась из своего надежного убежища в Брюсселе, чтобы быть рядом со своей подругой Марией-Антуанеттой. Беглецы протиснулись через узкий кордон немногих все еще остававшихся верными королю солдат, а толпы народа изо всей силы давили на преграды, которые каждый миг могли рухнуть. Грязные руки тянулись и хватали королеву за платье и за волосы, вонь от потных, немытых тел била в нос.
Дофин от отвращения сморщился и зажал рукой нос. Этим он вызвал насмешки и злобные комментарии толпы:
— Ну, маленький бурбонский засранец, понюхай, как пахнет народ. Что, не нравится? Небось, духи дворцовых шлюх тебе привычнее.
Переполох возник и когда бежали под злобными взглядами к манежу, и вдруг внезапно какой-то гигант, по внешнему виду цыган, прорвался прямо к королеве, солдату швейцарской гвардии не удалось его удержать, и вырвал из ее рук дофина.
Могучий парень, которого я уже однажды видела, когда он сопровождал папашу Сигонье, да и при происшествии с евреем и гусарским офицером он был среди освободителей, прижал мальчика к своей груди. Мария-Антуанетта закричала и чуть не упала в обморок от страха. Я слышала, как великан шепнул ей:
— Не бойтесь, мадам, я не сделаю ребенку ничего плохого.
И в самом деле, незнакомец только хотел защитить дофина. Он поднял маленького Карла-Людовика высоко над головой, чтобы никто не смог добраться до ребенка, и побежал вместе с беглецами. Широкоплечий великан с мускулистыми руками выглядел так устрашающе, что кровожадная свора не отваживалась даже роптать. Перед входом в манеж неизвестный вернул матери наследника трона.
— Благослови вас Бог! — крикнула королева вслед исполину-спасителю, который быстро исчез в потоке людей.
Как только Людовик и его верные люди оказались в манеже, пушка выстрелила по стенам дворца.
Во дворце произошла трагедия. Несколько верных защитников короля не заметили, что их монарх уже покинул Тюильри. Они чувствовали себя обязанными защищать его в случае необходимости ценой своей жизни. Они геройски заняли оборону, когда санкюлоты из Марселя пошли в атаку. Солдаты швейцарской гвардии стреляли в толпу, и результатом были сотни мертвых и тяжелораненых. Вместо того чтобы вынудить людей сдаться, это еще больше подогрело злость и боевой дух оставшихся в живых. Они неистово устремились на швейцарцев и в конце концов оттеснили их. Им не оставалось ничего другого, как отступить во дворец. Но распоясавшиеся санкюлоты не дали им так просто уйти. Ловко орудуя топорами, они разнесли двери.
Между тем до швейцарцев дошел приказ короля не стрелять во французов. И они послушались и позволили кровожадной черни убить себя. Санкюлоты кололи, били и пинали швейцарских гвардейцев, пока все до последнего не полегли.
Теперь речь пошла о жизни остальных обитателей дворца. Красношапочники стали охотиться за всем, что двигалось, даже за дворцовыми собачками, кошками и маленькими певчими птичками.
Один свидетель-шотландец позже писал:
«Можно было подумать, что парижанами овладело какое-то безумие. Никто не смог бы описать это кровавое опьянение, которое бушевало здесь».
Глава сто пятая
Дворец обстреляли пушечными ядрами, а здание во дворе подожгли. Пощадили только манеж. Из помещений швейцарской гвардии я видела, как ярко пылает пламя, дым доходил до зала Законодательного собрания. От густого дыма хотелось кашлять, а запах горелого мяса вызывал тошноту.
Никто не знал, сможет ли разбушевавшаяся чернь проникнуть в манеж, поэтому королевскую семью и их приближенных закрыли в крошечном помещении, находившемся сразу за трибуной для докладчиков, от входа его не было видно. Каждый пушечный выстрел заставлял нас испуганно вздрагивать. Мы были ужасно подавлены, задумываясь о том, какая судьба ждет оставшихся во дворце людей. И Жюльен, мой любимый, находился во дворце. Я гнала от себя мысли о нем, как могла.
Еще никогда я не была так близка с королевской семьей. В крошечном помещении я могла бы положить руку на плечо короля или взять за руку Марию-Антуанетту.
Король выглядел так, будто в любой момент мог расплакаться. Мадам Елизавета была бледной, как мертвец, а принцесса Мария-Тереза старалась успокоить своего маленького брата. Но наиболее хладнокровной среди всех оказалась королева. Что было у бедняжки в голове? Злилась она на своего супруга, так долго медлившего отправиться со своими близкими в безопасное место? Испытывала ли она презрение к нему за его ошибку в оценке политической ситуации? Может, она даже ненавидела его, потому что она и ее дети вынуждены были переносить такие унижения? Но она не выражала неодобрения — ни словом, ни взглядом, ни жестом.