Камни и молнии (сборник)

Морочко Вячеслав Петрович

Целых два месяца ушло на обследование. Смысл эпикриза сводился к тому, что, не считая некоторых «возрастных изменений задней стенки правого желудочка сердца», я – совершенно здоров. Мне показаны спорт, свежий воздух, умеренный труд и здоровый режим.

Таким образом к прежней жизни вернулся я человеком, имеющим полное представление о своем состоянии.

Мне сообщили, что Нодар еще плох. Вместо того, чтобы успокоиться и развивать у себя понемногу вкус к новой жизни, он медленно чахнул, зациклившись на какой-то абсурдной идее, склонившей его в свое время пойти учиться на биофак.

После свободы на первое место я ставлю отточенность логики. Ход моих рассуждений таков:

Человеческий опыт доказывает, что супружество – это искусственный, акт, хитрость, придуманная для выживания вида. В диких условиях при жесточайшем отборе в браке надежнее доводить «до ума» малышей. Но потомство отнюдь не тот стимул, что укрепляет семью. Здесь бессильны и дружба, и секс, и закон. Раньше браки скрепляла религия. А теперь ничего не осталось, кроме абстрактной морали. Человеку все приедается, все ему мало. И виною здесь не распущенность, – тот же отбор: генетическое разнообразие рода повышает сопротивляемость. «Прочные» браки держатся не на любви, – на взаимной диффузии, на нездоровой животной боязни утратить друг друга. Счастливыми в них пребывают лишь дети. Родителям же достается извечное самонасилие.

Заявившись к Нодару, в первый момент я его не узнал, до того он осунулся и оброс. Хриплый голос царапал мой слух… Забавно, что именно он меня первым спросил:

– Как себя чувствуешь? Говорят, ты лечился?

Я успокоил его:

– У меня все в порядке… А вот ты, вижу, сдал.

Он отмахнулся.

– Да я-то здоров… – И печально уставился в стену.

Сидели мы с ним на кушетке в гостиной. Рядом был стол, на котором недавно стоял ее гроб. Бирута глядела на нас с фотографии в траурной рамке – все здесь напоминало о похоронах.

– Я устал, – вдруг признался Нодар. – Хочу спать, но почти что не сплю: лишь закрою глаза – вижу Бируту за день до смерти… И все, все повторяется… – все, что с ней было… до последнего вздоха. Больше нет сил! Я мечтаю о неповторимости как о спасении!

– «Неповторимости»!? Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Это трудно тебе объяснить, – начал он. – Понимаешь… наш мозг не выносит необъяснимой реальности. Но когда абсолютная истина недосягаема, мы обходимся – временной или условной. Житель пещер создавал с этой целью мир Духов. Теперь мы для этого «держим» Науку…

Видя пугающий блеск его глаз, я подумал: «Он болен!» Нодар продолжал.

– Перед гробом мы говорили: «Она будет жить в нашей памяти…» Это пустые слова: наша память – как досканальная хроника, вроде видеопленки, тогда как живому даже привычного действия в точности не повторить. Живой каждый миг исчезает… с тем, чтобы тут же явиться немного иным…

У меня, вероятно, был ошарашенный вид, но он не заметил и продолжал.

– Если генный набор – это лишь кодограмма, прогноз, обещание жизни, то жизнь, состоявшаяся, зашифрована в неповторимости действий. Не зря говорят, что в поступке, как в зеркале, отражается весь человек. По Программе Неповторимости всякий из нас каждый миг уступает место другому. А обстоятельства и болезни, ведущие к смерти, являются результатом злокачественного стирания этой самой Программы.

Помню все сказанное Нодаром. Но если до этого я еще сомневался, последние фразы убедили меня: он теряет рассудок. В улыбочке на обросшем лице было что-то зловещее. Вот он спрятал в ладонях глаза; я услышал мольбу: «Бирута… жизнь моя, поторопись! Не могу больше ждать!»

– Нодар, успокойся, – советовал я. – Ради Бога, не надо драматизировать? Постарайся свыкнуться с мыслью…

Он взглянул на меня и… не сказал ничего. Я ушел. В тот же день дозвонился в Елгаву, передал его дочери наш разговор. Илга все поняла, – прикатила, не медля, устроила так, что к Нодару под видом невропатолога привели психиатра, настояла, чтобы я тоже пришел.

Закончив осмотр и беседу с больным эскулап, тонкогубый высокий старик, ворчал, моя руки:

– Чуть что – вызывать психиатра! Откуда такая жестокость?!

– Я ему не сказала, кто вы! – возразила Илга.

– Считаете вашего папу глупее себя?

Тут я вмешался: «А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи!».

– Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы сбагрить – в лечебницу… Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не наладится сон.

– Если с психикой у него все в порядке, – в упор спросил я, – чем тогда объясните бредовые мысли?

– Спорное – не значит бредовое… – разглагольствовал врач, уже стоя в прихожей. – Оно может стать плодотворным… «Все новое каждый миг уступает место новейшему…» – полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта мысль интригует.

«Шарлатан!» – произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь.

Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах появилось нечто «клювастое». Он ожег меня взглядом. Голос дрожал.

– Ты сказал всем, что я сумасшедший, – любезно с твоей стороны… Но сейчас тебе лучше уйти!

Вот она – человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок.

Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния.

– Саша, прости! Я был сам не свой – нахамил. Но и ты тогда зря вызвал Илгу? Все бы и так обошлось.

– Значит, уже «обошлось»? – осведомился я сдержанно, не настроенный продолжать отношения.

– А у меня радость! – Голос Нодара звенел. – Мне приснилась новая Бирута.

Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство.

– Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние дни… В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с прошлого лета… Как будто я приезжаю туда, захожу на участок… И вижу ее… Вначале опешил, потом говорю: «Это ты!? Но тебя уже нет!»

– Напрасно рассчитывал, – говорит. – Я вернулась! Гляди, что на грядках творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался?

– Тебя!