Камни Юсуфа
Шрифт:
— Что же, свен дело говорит, — согласился князь Белозерский, — надо ехать. За храбрость и сноровку благодарю тебя, свен, — князь протянул Вите руку, затянутую в перчатку.
Витя сразу не понял, что надо делать, но Фролка подсказал ему:
— На колени и целуй княжью руку. Это ж честь какая, самому князю руку целовать.
Витя возмутился было про себя — князь, ведь, не барышня, но ничего не попишешь: в чужой монастырь со своим уставом не лезь — преклонил колени и к руке княжьей приложился. После этого князь снял с указательного пальца украшавший его поверх
— Дарю тебе, за верную службу. А дружку твоему дома Ефросинья серебряную ложку, да миску с росписью выдаст, княгиня распорядится.
— Благодарствуем, — еще раз поклонившись, Витя взглянул на княгиню. В подтверждение слов князя Вассиана кивнула головой, но мысли ее явно были далеко. Во взгляде, который она кинула на пойманного ляха, Витя заметил скрытую тревогу.
— Ты сама поедешь верхом, или я довезу тебя? — спросил Алексей Петрович супругу.
— Сама, государь. Я чувствую себя лучше.
— Тогда не будем терять времени.
На востоке уже занималась заря, когда впереди показались шпили и башенки княжеского дома. Никто в доме не спал, все ждали возвращения хозяев.
— Вот не зря говорят, что волки воют, да куроклик стоит — все не к добру, — встретила их причитаниями Лукинична на крыльце, — вот и несчастие приключилось: матушка, красавица наша, княгинюшка, убилася…
— Ну, начала, начала, — одернул ее Сома, принимая поводья княжеского коня, — на все воля Божья, сама знаешь.
Лукинична и Груша помогли княгине подняться наверх, в свои покои, а князь Алексей Петрович приказал Вите ляха пленного развязать, дать ему воды да еды, если голоден, и привести к нему в кабинет для разговора.
«Кто ж сначала поит, да кормит, — подумал про себя Витя с осуждением. — Сначала допросик надо срисовать, пока задержанный тепленький, да растерянный. Запротоколировать все, оформить. Уж потом — ешь себе, сколько хочешь, дело-то сделано. Гуманисты какие!»
Но спорить с князем он не рискнул и повел он ляха в кухню. Правда, девкам дворовым да парням, которые там ночевали, приказал всем убраться со своими пожитками, помещение осмотрел, колюще-режущие предметы убрал, как полагается, и только после этого крикнул Лехе:
— Заводи!
Пленный лях вид имел отнюдь не сытый, рыскал глазками по столам, с жадностью схватил миску с гречневой кашей, которую Витя с разрешения Ефросиньи достал ему из печки, и радостно застучал ложкой, откусывая от большого ломтя ржаного хлеба. Мундирчик на нем был староватый, драненький, без всяких знаков отличия. То ли серый с красным, то ли с рыжим.
«Ничего, сейчас наестся, мы его расколем живо!» — сказал про себя Растопченко. Вдруг ему показалось, что из-за слюдяного окна кто-то пытается рассмотреть, что происходит в кухне. Чекисту это не понравилось:
— Леха, — приказал он Рыбкину. — Пойди, глянь там, кому неймется. Гони всех в шею, нечего из любопытства глаза таращить.
Рыбкин вышел во двор, но вскоре вернулся.
— Никого нет, товарищ майор, — пожал плечами бывший милиционер.
— Как это? — неприятно удивился Витя. — Как нет? Что мне, мерещится что ли?
— Да убежали, наверное, — предположил Рыбкин
— Убежали… — Витя нахмурился. — Пойди, встань там. Да гляди в оба. Ложку-то свою с миской здесь оставь, чай, не звезда героя, не украдут. Давай, топай. Нам сейчас рисковать нельзя. Только-только масть в руки пошла…
Едва поднявшись в свои покои, княгиня Вассиана умылась розовой водой и, раздевшись с помощью Груши, легла в постель, накрывшись бархатным червчатым одеялом, подбитым соболем. Ее бил крупный озноб. Груша принесла горячей воды, и теперь Лукинична готовила хозяйке теплое питье, приговаривая:
— Вот микхстурку государыне сейчас сделаем. Маслице от Якутска, ростом кругло как яблоко, ходит живо, а живет, сказывают, в глухих и глубоких озерах, поглубже нашего будут. Вот частица масла ентого, потом большую часть нефти, часть скипидару, часть деревянного масла, да полевых кузнечиков добавим, что по травкам скачут, да лапки коростеликов красных, что в полях летают, и все это в вино разведем. А там тело-то натереть надо и закутаться, покуда состав войдет. Слышьте, государыня? А не поможет, так другое средство есть — зверобой-трава, на водке настоянный, лося бьет, любую болезнь выгонит… Дверь в спальные покои приоткрылась.
— Государыня, позвольте войти? — князь Никита Ухтомский появился на пороге и склонился в поклоне.
— Да, князь, входи, — разрешила Вассиана, приподнимаясь в постели. — Лукинична, иди — приказала она травнице. — Потом доделаешь.
— Там тебе, Лукинична, Сомыч земляную грушу раскопал, — шутливо сообщил ей Никита. — Говорит, против испуга хорошо помогает. Только не знает, в чем мочить, в вине али в уксусе.
Старуха гневно взглянула на молодого князя, но, смолчав, послушно удалилась из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Никита приблизился к постели княгини.
Не говоря ни слова, достал спрятанную под кафтаном алую розу и положил на постель. Щеки его смущенно зарделись:
— Негоже это, я знаю, не принято у нас такое, женщинам цветы дарить, — не поднимая глаз он почти оправдывался, — но там, где ты родилась, я видел… Я думал, тебе будет приятно…
— Спасибо. Правда, неожиданно, — княгиня взяла цветок, на мгновение поднесла его к лицу, потом быстро спрятала под одеяло. — Спасибо, князь. — Она нежно прикоснулась пальцами к руке Никиты, он быстро поднял глаза, они блестели, как два отполированных куска яшмы.
— Плохо тебе у нас? — спросил он взволнованно, беря ее руку в свои. — Знаю, что плохо. Не привыкла ты к такой жизни. Зачем ты приехала сюда? Почему не жила у себя в Италии, где все родное, все по сердцу?
— Потому, что здесь я живу, а там… — Вассиана помолчала с мгновение, потом добавила, почти неслышно: — Там бы я давно уже умерла.
Никита сжал ее руку.
— Убили! Убили! — донесся до них чей-то пронзительный крик с улицы.
— Что там? Что случилось? — заволновалась княгиня.