Камо грядеши
Шрифт:
И, сказав это, он пошел в другой конец дома, в залу, которая называлась «oecus», где Помпония Грецина, Лигия и маленький Авл ждали его в тревоге.
– Никому не угрожает ни смерть, ни изгнание на далекие острова, – сказал он, – но тем не менее посол цезаря – есть вестник несчастья. Дело касается тебя, Лигия.
– Лигии? – с изумлением воскликнула Помпония.
– Да! – отвечал Авл.
И, обратившись к девушке, он продолжал:
– Лигия, ты воспитывалась в нашем доме как наше родное дитя, и мы оба с Помпонией любим тебя как дочь. Но ты ведь знаешь, что ты не наша дочь. Ты – заложница, данная Риму твоим народом, и опека над тобой принадлежит
Вождь говорил спокойно, но каким-то странным, необыкновенным голосом. Лигия слушала его, как будто не понимая; лицо Помпонии покрылось бледностью; в дверях, ведущих из коридора в залу, снова стали показываться встревоженные лица рабынь.
– Воля цезаря должна быть исполнена, – сказал Авл.
– Авл! – воскликнула Помпония, обнимая девушку, как бы защищая ее, – лучше было бы, если б она умерла.
А Лигия, прижимаясь к груди ее, повторяла, рыдая, не находя других слов:
– Мама, мама!
Лицо Авла снова выразило гнев и страданье.
– Если бы я был один на свете, – сказал он мрачно, – я не отдал бы ее живою, и наши родственники еще сегодня принесли бы жертвы Jovi liberatori… [23] Но я не имею права губить себя и нашего ребенка, который, может быть, доживет до более счастливых времен… Я сегодня же отправлюсь к цезарю и буду умолять его отменить этот приказ. Выслушает ли он меня – не знаю. А пока будь здорова, Лигия, и знай, что и я и Помпония, мы благословили день, в который ты поселилась у нашего очага.
23
Юпитер Освободитель.
Сказав это, он положил руки на ее голову и, хотя он старался сохранить спокойствие, но когда Лигия, вся в слезах, взглянула на него и, схватив его руку, стала прижимать ее к своим губам, в его голосе зазвучала глубокая отеческая скорбь.
– Прощай, радость наша и свет очей наших! – сказал он.
И он быстро вышел в атрий, чтобы не поддаться волнению, не достойному римлянина и вождя.
Помпония повела Лигию в кубикул и стала ее успокаивать, утешать, ободрять словами, которые странно звучали в доме, где тут же рядом, в соседней комнате, еще стоял lararium [24] и жертвенник, на котором Авл Плавций, верный древним обычаям, приносил жертвы домашним богам.
24
Домашнее святилище, где помещались изображения ларов.
Настал час испытания. Некогда Виргиний убил собственную дочь, чтобы освободить ее из рук Аппия; еще раньше Лукреция добровольно поплатилась жизнью за свой позор, – дом цезаря – вертеп позора, зла и преступлений. «Но мы, Лигия, знаем, почему мы не имеем права поднять на себя руку!..» Да… тот закон, по которому они обе живут, иной, великий, святой, позволяет, однако, защищаться от зла и позора, даже если бы за это пришлось поплатиться жизнью и претерпеть мученья. Кто выходит чистым из вертепа разврата, тому большая заслуга. Земля именно и есть тот вертеп, но, к счастью, жизнь на земле – одно мгновенье, а потом следует воскресение из мертвых, и там царствует уже не Нерон, а милосердие и вместо страданий – радости, а вместо слез – веселье.
Потом она заговорила о себе. Да! Она спокойна, но в
И она еще крепче прижала к груди своей головку девушки, которая опустилась на колени и спрятала лицо свое в складках ее пеплума; долго оставалась она так, не произнося ни слова, но когда встала, лицо ее выражало спокойствие.
– Жаль мне тебя, мама, и отца, и брата, но я знаю, что сопротивление не привело бы ни к чему и только погубило бы всех вас. Но, клянусь тебе, что в доме цезаря никогда не забуду я твоих слов.
Она еще раз обняла ее шею, и потом, когда обе они вышли в oecus, Лигия стала прощаться с маленьким Авлом, со стариком греком, который был их учителем, с бывшей своей нянькой и со всеми рабами.
Один из них, высокий, плечистый лигиец, которого все в доме называли Урсом и который когда-то прибыл в числе другой прислуги с матерью Лигии в лагерь римлян, сначала упал к ногам Лигии, а затем стал на колени и перед Помпонией.
– О, domina, позволь мне идти с моей госпожой, чтобы служить ей и оберегать в доме цезаря.
– Ты не нам слуга, а Лигии, – отвечала Помпония Грепина, – но разве тебя пустят на порог дома цезаря? и каким образом станешь ты оберегать ее?
– Не знаю, domina, знаю только, что в моих руках железо ломается как дерево…
Авл Плавций, который вошел в эту минуту, узнав, в чем дело, не только не воспротивился желанию Урса, но сказал, что они не имеют никакого права удерживать его. Они отсылают Лигию потому, что она заложница, о которой цезарь вспомнил, поэтому они должны отослать всех ее людей, которые вместе с ней переходят под защиту цезаря. И тут он шепнул Помпонии, что под видом свиты она может послать с Лигией столько рабынь, сколько найдет нужным, потому что центурион не смеет отказаться принять их.
Для Лигии это было утешение, и Помпония тоже была рада, что она может окружить ее слугами по своему выбору. Кроме Урса, она назначила старую няньку, двух кипрянок, умеющих причесывать, и двух германок-банщиц. Выбор ее пал исключительно на последователей нового учения, и так как и Урс исповедовал его уже в продолжение нескольких лет, то Помпония могла рассчитывать на верность этих слуг и вместе с тем утешать себя мыслью, что зерно истины будет посеяно в доме цезаря.
Кроме того, Помпония написала несколько слов Актее, вольноотпущеннице Нерона, поручая Лигию ее попечениям. Правда, Помпония не встречалась с ней на собраниях последователей нового учения, но она слышала от них, что Актея никогда не отказывает им в помощи и жадно читает письма Павла из Тарса; наконец, Помпонии было известно, что молодая вольноотпущенница очень печальна, что всем существом своим она совершенно не похожа на остальных женщин во дворце Нерона и что она вообще добрый гений дворца.