Камо грядеши

Сенкевич Генрик

Актея говорила горячо, с бесконечной жалостью; она была близорука и потому близко придвинула свое лицо к лицу Лигии, как бы желая узнать, какое впечатление производят ее слова.

Лигия доверчиво обняла ее за шею и сказала:

– Ты, Актея, добрая!

Актея, тронутая ее похвалой и доверием, прижала ее к сердцу и, высвободившись из объятий девушки, отвечала:

– Мое счастье минуло, и минули дни радости, но я не сделалась злою.

И она быстрыми шагами принялась ходить по комнате, продолжая говорить сама с собой, как бы с отчаянием:

– Нет! И он не был злым. Он сам тогда думал, что он добрый, и хотел быть добрым.

Я это лучше всех знаю. А это все пришло позднее… когда он перестал любить… Это другие сделали его таким, какой он теперь… другие… и Поппея!

Глаза ее наполнились слезами. Лигия следила за ней своими голубыми глазами и, наконец, сказала:

– Ты жалеешь его, Актея?

– Жалею, – глухо отвечала гречанка.

И она вновь стала ходить по комнате с сжатыми как бы от боли руками и безнадежным выражением.

А Лигия робко спрашивала дальше:

– Ты его любишь, Актея?

– Люблю… Его никто, кроме меня, не любит… – прибавила она.

Наступило молчание, во время которого Актея старалась вернуть спокойствие, нарушенное воспоминаниями, и когда, наконец, лицо ее приняло обыкновенное выражение тихой грусти, она сказала:

– Поговорим о тебе, Лигия. Ты даже и не думай противиться воле цезаря. Это было бы безумием. Впрочем, успокойся. Я хорошо знаю этот дом и думаю, что со стороны цезаря тебе ничего не грозит. Если бы Нерон приказал схватить тебя для него самого, то тебя не привели бы на Палатинский холм. Тут властвует Поппея, а Нерон, с тех пор, как она родила ему дочь, еще больше находится под ее властью… Нет… Правда, Нерон приказал тебе быть на пиршестве, но до сих пор он еще не видал тебя, даже не спросил о тебе, значит, ты его не занимаешь. Может быть, он отобрал тебя у Авла и Помпонии только назло им… Петроний написал мне, чтобы я приглядела за тобой, и Помпония, как тебе известно, тоже написала мне, – они, вероятно, сговорились. Может быть, он сделал это по ее просьбе. Если это так, и если и он по просьбе Помпонии заботится о тебе, то ничего тебе не угрожает, и, кто знает, может быть, Нерон, по настоянию Петрония, возвратит тебя Авлу. Не знаю, любит ли Нерон Петрония, но знаю, что он редко решается не соглашаться с ним.

– Ах, Актея! – отвечала Лигия. – Петроний был у нас перед тем, что меня схватили, и мать была уверена, что Нерон потребовал моей выдачи по его уговорам.

– Это было бы плохо, – сказала Актея, но, подумав минуту, она продолжала: – Может быть, однако, и то, что Петроний проболтался перед Нероном во время какого-нибудь пира, что он видел у Авла заложницу лигийскую, а Нерон, который ревниво охраняет свою власть, потребовал тебя только потому, что заложники принадлежат цезарю. Кроме того, он не любит ни Авла, ни Помпонии… Нет, не думаю, чтобы Петроний, если бы хотел отобрать тебя у Авла, прибегнул бы к такому способу. Не знаю, лучше ли Петроний других, окружающих цезаря, но, во всяком случае, он на них не похож… Может быть, наконец, ты кроме него найдешь кого-нибудь, кто согласился бы заступиться за тебя, разве ты у Авла не познакомилась ни с кем из приближенных цезаря?

– Я видела Веспасиана и Тита.

– Цезарь их не любит.

– И Сенеку…

– Достаточно, чтобы Сенека о чем-нибудь попросил, чтобы Нерон сделал противное.

Лигия покраснела.

– И Виниция…

– Я не знаю его.

– Это родственник Петрония, который недавно возвратился из Армении.

– Думаешь ли ты, что Нерон благоволит к нему?

– Виниция все любят.

– И

он согласился бы заступиться за тебя?

– Да.

Актея участливо улыбнулась и сказала:

– Так ты, наверно, увидишь его за пиром. Быть на нем ты должна, во-первых, потому, что должна… Только такой ребенок, как ты, мог подумать иначе. Во-вторых, если хочешь возвратиться в дом Авла, ты будешь иметь возможность попросить Петрония и Виниция, чтобы они, с помощью своего влияния, выхлопотали бы тебе разрешение возвратиться.

Если бы они присутствовали здесь, они оба подтвердили бы тебе, что попытка ослушаться была бы безумием и погубила бы тебя. Цезарь мог бы, положим, не заметить твоего отсутствия, – но, если бы он заметил и подумал, что ты дерзнула воспротивиться его воле, ничто уже не спасло бы тебя. Пойдем, Лигия… Слышишь, каким шумом наполнился двор? Солнце заходит, и вскоре начнут собираться гости.

– Ты права, Актея, – ответила Лигия, – я последую твоему совету.

Лигия, по всей вероятности, сама не могла бы дать себе отчета, насколько повлияло на это решение желание увидеть Виниция и Петрония и, с другой стороны, любопытство – хоть раз в жизни побывать на таком пиру, посмотреть на цезаря, двор, прославленную Поппею и других красавиц, и вообще на всю неслыханную роскошь, о которой в Риме рассказывали чудеса. Несомненно, однако, что Актея права, – молодая девушка сознавала это. Идти на пир она должна; необходимость и здравый смысл присоединились к тайному искушению, и Лигия перестала колебаться.

Актея повела ее в собственный онктуарий, чтобы умастить благовониями и одеть; хотя в доме цезаря не было недостатка в рабынях и Актея располагала значительным числом прислужниц, однако, из сочувствия к девушке, невинность и красота которой тронули ее, она решила сама нарядить Лигию. При этом сейчас же обнаружилось, что в молодой гречанке, несмотря на ее горе и увлечение посланиями Павла Тарсийского, в немалой степени сохранилась древняя эллинская душа, обожающая телесную красоту больше всего в мире. Обнажив Лигию, она не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть от восхищения при виде форм ее тела, хрупких и вместе с тем закругленных, созданных точно из роз и перламутра. Отступив на несколько шагов, она смотрела с восторгом на эту бесподобную вешнюю красу.

– Лигия! – воскликнула она наконец. – Ты во сто крат прекраснее Поппеи!

Воспитанная в строгом доме Помпонии, где стыдливость соблюдалась даже в то время, когда женщины оставались наедине, девушка стояла – прелестная, как волшебный сон, исполненная гармонии, как творение Праксителя или гимн, – но смущенная, порозовевшая от стыда, сдвинув колени, закрывая руками грудь и опустив ресницы. Подняв наконец быстрым движением свои руки, она выдернула шпильки, поддерживавшие волосы, – и в один миг, слегка встряхнув головою, покрылась ими как плащом.

Актея приблизилась и сказала, прикасаясь к ее темным прядям:

– Какие у тебя чудесные волосы!.. Я не осыплю их золотою пудрой, они сами отливают золотистым блеском на изломах кос… Быть может, лишь кое-где я коснусь их позолотой, – чуть-чуть, едва заметно, точно по ним скользнул светлый луч… Как прекрасен, должно быть, ваш лигийский край, где рождаются такие девушки!

– Я не помню его, – ответила Лигия, – только Урс рассказывал мне, что у нас все леса, леса и леса.

– А в лесах распускаются цветы, – сказала Актея, погружая руки в вазу, наполненную вервеной, и смачивая ими волосы Лигии.