Камо грядеши
Шрифт:
Но Петроний, питавший к нему искреннее расположение и действительно желавший облегчить его страдания, стал придумывать, как бы сделать это.
– Быть может, твои рабыни не представляют для тебя прелести новизны? – сказал он и, посмотрев несколько раз то на Ираду, то на Эвнику, положил руку на бедро златокудрой гречанки, – но взгляни на эту нимфу. Несколько дней тому назад молодой Фонтей Капитон предлагал мне в обмен за нее трех прелестных мальчиков из Клазомен – прекраснейшего тела не изваял, пожалуй, и Скопас. Я сам не понимаю, почему до сих пор остался равнодушным к ней, не ради же Хризотемиды воздержался я! И вот я дарю тебе ее, возьми ее
Златокудрая Эвника, услышав эти слова, мгновенно побледнела как полотно; устремив испуганные взоры на Виниция, она, казалось, обмерла, ожидая его ответа.
Но молодой воин порывисто вскочил со скамьи и, сжав руками виски, заговорил торопливо, как человек, который, терзаемый болезнью, не хочет слышать никаких увещаний:
– Нет, нет!.. К чему мне она, к чему мне все иные женщины… Благодарю тебя, но я отказываюсь! И иду разыскивать по городу Лигию. Прикажи подать галльский плащ с капюшоном. Я пойду на ту сторону Тибра. О, если бы мне удалось увидать хоть Урса!
Воскликнув это, он быстро удалился. Петроний, убедившись, что Виниций в самом деле не в силах усидеть на месте, не старался удержать его. Приняв, однако, отказ молодого человека за проявление временного отвращения ко всем женщинам, кроме Лигии, и не желая быть щедрым лишь на словах, он сказал, обращаясь к рабыне:
– Эвника, выкупайся, умастись благовониями, оденься и ступай в дом Виниция.
Гречанка упала перед ним на колени и, простирая руки, стала умолять, чтобы он не удалял ее из дома. Она не пойдет к Виницию, она предпочитает носить здесь дрова в гипокауст, чем быть там первою между слугами. Она не хочет, не может! И умоляет его сжалиться над нею. Пусть он прикажет бичевать ее хоть ежедневно, лишь бы только не отсылал ее из дома.
Эвника, дрожа как лист от страха и вместе с тем восторженного возбуждения, простирала к нему руки, а он с изумлением слушал ее. Рабыня, осмеливающаяся отвечать мольбами на приказание, заявляющая: «Я не хочу и не могу», – была явлением столь неслыханным в Риме, что Петроний почти не верил своим ушам. Наконец брови его сдвинулись. Он был слишком изысканным, чтобы снизойти до жестокости. Рабам его предоставлялось больше свободы, чем всем другим, особенно в отношении разврата, от них требовалось только, чтобы они образцово прислуживали и волю господина чтили наравне с божьей. Однако когда рабы нарушали одно из этих двух требований, Петроний, не задумываясь, подвергал их обычным наказаниям. Кроме того, он не выносил противоречий и всего, что нарушало его спокойствие; посмотрев поэтому на коленопреклоненную рабыню, он сказал ей:
– Позови ко мне Тирезия и возвратись вместе с ним.
Эвника встала, дрожа, со слезами на глазах, и ушла; вскоре она вернулась с надсмотрщиком над атрием, критянином Тирезием.
– Возьми Эвнику, – сказал ему Петроний, – и дай ей двадцать пять ударов, но так, однако, чтобы не испортить кожи.
Затем он удалился в библиотеку и, сев к столу из розового мрамора, принялся работать над своим «Пиром Тримальхиона».
Но бегство Лигии и болезнь маленькой Августы слишком отвлекали его мысли, так что он поработал недолго. Особенно важным событием казалась ему болезнь. Петроний сообразил, что если цезарь поверит в околдование Лигией маленькой Августы, ответственность может пасть и на него, так как девушку препроводили во дворец по его просьбе. Он надеялся, однако, что при первом же свидании с цезарем сумеет каким-нибудь образом объяснить ему всю нелепость подобного предположения; он рассчитывал
Идя в триклиний, у входа в коридор, предназначенный для слуг, Петроний заметил среди других рабов стройную фигуру Эвники и, забыв, что приказал Тирезию лишь высечь ее, снова сдвинул брови и стал оглядываться, ища его.
Не найдя Тирезия среди прислуги, он обратился к Эвнике:
– Высекли ли тебя?
Она вторично бросилась к его ногам, приложила к устам край его тоги и ответила:
– О да, господин! Меня наказали, о да, господин!
В голосе ее звучали радость и благодарность. Она, очевидно, полагала, что наказание должно заменить удаление ее из дома и что теперь она может уже остаться. Петрония, который понял это, удивила упорная настойчивость рабыни; он был слишком проницательным знатоком человеческой души, чтобы не догадаться, что одна лишь любовь могла быть причиной такого упорства.
– У тебя есть любовник в этом доме? – спросил он.
Она подняла на него свои голубые, влажные от слез, глаза и ответила так тихо, что едва можно было расслышать:
– Да, господин!..
Эвника, с ее чудными глазами, с зачесанными назад золотыми волосами, с выражением боязни и надежды в лице, была так прекрасна, смотрела на него таким молящим взором, что Петроний, который, как философ, сам провозглашал могущество любви и в качестве эстетика почитал всякую красоту, почувствовал к рабыне некоторую жалость.
– Который из них твой возлюбленный? – спросил он, указывая головой на рабов.
Но вопрос его остался без ответа. Эвника безмолвно склонила лицо к самым ногам его и замерла как изваяние.
Петроний осмотрел рабов, между которыми были красивые и статные юноши, но ни одно лицо ничего не объяснило ему; он увидел лишь на всех устах какие-то странные улыбки. Посмотрев еще раз на лежащую у его ног Эвнику, он молча удалился в триклиний.
Позавтракав, он приказал отнести себя во дворец, а оттуда к Хризотемиде, у которой пробыл до поздней ночи. По возвращении домой он призвал к себе Тирезия.
– Наказал ли ты Эвнику?
– Да, господин. Ты не позволил, однако, повредить ей кожу.
– Не отдал ли я еще какого-нибудь приказания?
– Нет, господин, – тревожно ответил Тирезий.
– Хорошо. Кто из рабов стал ее любовником?
– Никто, господин.
– Что ты знаешь про нее?
Тирезий заговорил неуверенным голосом:
– Эвника никогда не уходит ночью из кубикула, в котором спит вместе со старою Акризионой и Ифидой; после твоего купанья она никогда не остается в бане… Другие рабыни смеются над нею и называют ее Дианой.
– Довольно, – сказал Петроний. – Мой родственник Виниций, которому я подарил сегодня утром Эвнику, не принял ее, следовательно, она останется дома. Можешь уйти.
– Дозволишь ли мне, господин, сказать еще несколько слов об Эвнике?
– Я приказал тебе сообщить все, что ты знаешь о ней.
– Господин, вся челядь говорит о бегстве девушки, которая должна была поселиться в доме благородного Виниция. После твоего ухода Эвника пришла ко мне и сказала, что знает человека, который сумеет отыскать эту девушку.