Камо грядеши
Шрифт:
Обратившись к Лигии, она спросила, по-видимому, спокойно:
– Говорила ли ты с цезарем?
– Нет, августа.
– Почему ты предпочитаешь жить здесь, чем в семье Авла?
– Я не предпочитаю, госпожа. Петроний склонил цезаря отобрать меня от Помпонии, но я здесь поневоле, о, госпожа!..
– И ты хотела бы вернуться к Помпонии?
Последний вопрос Поппея произнесла голосом более мягким и благосклонным; в сердце Лигии зародилась надежда.
– Госпожа, – сказала она, простирая к ней руки. – Цезарь обещал отдать меня, как рабыню, Виницию, но ты заступись за меня и возврати меня к Помпонии.
– Значит, Петроний склонил цезаря отобрать тебя от Авла и отдать Виницию?
– Да, госпожа. Виниций должен сегодня прислать за мною, но ты, милосердная, сжалишься надо мной.
Сказав это, она наклонилась и, ухватившись за край одеяния Поппеи, стала с бьющимся сердцем ожидать ответа. Поппея смотрела на нее несколько мгновений с лицом, осветившимся злостной усмешкой, и затем сказала:
– Так обещаю тебе, что ты еще сегодня станешь рабыней Виниция.
С этими словами она отошла как прекрасное, но злое привидение. До Лигии и Актеи донесся лишь крик ребенка, который неизвестно почему заплакал.
Глаза Лигии также наполнились слезами, но она тотчас же взяла Актею за руку и сказала:
– Вернемся. Помощи следует ожидать лишь оттуда, откуда она может явиться.
Они возвратились в атрий, из которого не выходили уже до самого вечера. Когда стемнело и рабы внесли четверные лампады с большими огнями, они были очень бледны. Разговор их прерывался каждую минуту; обе все время прислушивались, не приближается ли кто-нибудь. Лигия все повторяла, что как ни жаль ей расстаться с Актеей, однако она предпочла бы, чтобы все кончилось сегодня, так как Урс, несомненно, в темноте уже ожидает ее. Тем не менее дыхание ее сделалось от волнения более частым и громким. Актея лихорадочно собирала какие могла драгоценности и, завязывая их в край пеплума, заклинала Лигию не отказываться от этого дара и средства к побегу. Время от времени водворялось глухое безмолвие, то и дело обманывавшее слух. Обеим казалось, что слышится то какой-то шепот за занавеской, то отдаленный плач ребенка, то лай собак.
Вдруг завеса от передней бесшумно раздвинулась, и в атрий вошел, как дух, высокий смуглый человек с рябым лицом. Лигия с первого же взгляда узнала Атицина, Винициева вольноотпущенника, приходившего в дом Авла.
Актея вскрикнула, но Атицин низко поклонился и сказал:
– Кай Виниций приветствует божественную Лигию и ожидает ее на пир в доме, убранном зеленью.
Уста девушки совсем побелели.
– Я иду, – ответила она.
И Лигия на прощание крепко обняла Актею.
Дом Виниция действительно был убран зеленью мирт и плющом, гирлянды из которых красовались на стенах и над дверьми. Колонны были обвиты виноградом. В атрии, отверстие которого для ограждения от ночного холода завесили шерстяною пурпурной тканью, было светло как днем. В комнате горели светильники о восьми и двенадцати огнях, имеющие вид сосудов, деревьев, зверей, птиц или статуй, держащих лампады, наполненные благовонным маслом; изваянные из алебастра, мрамора, золоченой коринфской меди, они хотя уступали знаменитому светильнику из храма Аполлона, которым пользовался Нерон, однако также были прекрасны и сделаны прославленными художниками. Некоторые из них были заслонены александрийскими стеклами или завешены прозрачными индийскими тканями красной, голубой, желтой, фиолетовой окраски, так что весь атрий отливал разноцветными огнями. Воздух был напоен ароматом нарда, к которому Виниций привык, полюбив его на Востоке. Глубь дома, в которой мелькали очертания рабов и рабынь, также озарялись огнями. В триклинии стол был накрыт на четыре прибора, так как в пиршестве, кроме Виниция и Лигии, должны были принять участие Петроний и Хризотемида.
Виниций последовал мнению Петрония, который посоветовал ему не идти за Лигией, а послать Атицина с испрошенным у цезаря разрешением, самому же встретить ее дома и принять ласково, даже с оказанием почета.
– Вчера ты напился пьян, – сказал ему Петроний, – я смотрел на тебя: ты обращался с нею, как каменотес из Албанских гор. Не будь слишком назойливым и помни, что хорошее вино следует пить не торопясь. Знай, кроме того, что отрадно жаждать обладания, но еще сладостнее возбуждать вожделение.
Хризотемида имела об этом собственное, несколько иное мнение, но Петроний, называя ее своею весталкой и голубкой, стал объяснять различие, которое неизбежно должно быть между опытным цирковым наездником и мальчиком, впервые вступающим на колесницу. Обратившись затем к Виницию, он сказал:
– Внуши ей доверие, развесели ее, выкажи великодушие. Я не хотел бы присутствовать на печальном пире. Поклянись хоть Гадесом, что возвратишь ее Помпонии, а потом уж от тебя будет зависеть, чтобы завтра она предпочла остаться у тебя.
Указав на Хризотемиду, он добавил:
– Я уже пять лет поступаю приблизительно таким образом по отношению к этой ветреной горлице и не могу пожаловаться на ее суровость…
Хризотемида ударила его веером из павлиньих перьев и сказала:
– Разве я не сопротивлялась, сатир?
– Ради моего предшественника…
– Разве ты не был у моих ног?
– Чтобы надевать на их пальцы перстни.
Хризотемида невольно посмотрела на свои ноги, на пальцах которых в самом деле искрились драгоценные камни, и они все рассмеялись. Но Виниций не слушал их спора. Сердце его тревожно билось под узорчатым одеянием сирийского жреца, в которое он нарядился, чтобы принять Лигию.
– Они, должно быть, уже вышли из дворца, – произнес он, как бы говоря сам с собой.
– Вероятно, уже вышли, – подтвердил Петроний. – Не рассказать ли тебе в ожидании о чудесах Аполлония Тианского или историю Руффина, которую, не помню почему, я так и не окончил?
Но Виниция столь же мало интересовал Аполлоний Тианский, как и история Руффина. Мысли его не отрывались от Лигии, и хотя он чувствовал, что приличнее было встретить ее дома, чем идти в роли принудителя во дворец, однако сожалел, что не пошел туда, – тогда он мог бы раньше увидеть Лигию и сидеть в темноте возле нее в двухместных носилках.
Тем временем рабы принесли бронзовые чаши на треножниках, украшенные бараньими головами, и стали сыпать на тлевшие в них угли небольшие кусочки мирры и нарда.
– Они уже сворачивают к Каринам, – снова сказал Виниций.
– Он не утерпит, выбежит навстречу и, пожалуй, еще разойдется с ними, – воскликнула Хризотемида.
Виниций бессмысленно усмехнулся и сказал:
– Вовсе нет, я утерплю.
Ноздри его стали, однако, раздуваться и сопеть; Петроний, видя это, пожал плечами.